Популярность писателю принесла повесть «А зори здесь тихие», которая была поставлена на сцене театра на Таганге Ю. Любимовым, а в 1972 году была экранизирована С. Ростоцким.
Борис Васильев: А зори здесь тихие...
Как создавался самый пронзительный фильм о войне «А зори здесь тихие» — в материале корреспондента агентства «Минск-Новости». А зори здесь тихие Серия «100 главных книг». В оформлении переплета использованы фотографии: Анатолий Гаранин, Олег Кнорринг, С. Альперин, Ярославцев / РИА Новости; Архив РИА Новости. По итогам исследования с участием более двух тысяч россиян, на первом месте оказался роман Бориса Васильева «А зори здесь тихие». А зори здесь тихие [Кинофильм]: по повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие»: 2 серии / [сцен. Повесть «А зори здесь тихие» принесла известность и популярность еву как писателю, в 1969 году за эту повесть ему даже была присуждена Государственная премия. Здесь есть возможность читать онлайн «Борис Васильев: А зори здесь тихие.
Подвиги героев Великой Отечественной увековечены в кино. Фильм «А зори здесь тихие...»
Герои Бориса Васильева, каждый по-своему, ведут личный бой — за право называться человеком. В книгу вошли повести «Завтра была война», «А зори здесь тихие…» и роман «В списках не значился». Книги серии «Читаем по школьной программе» адресованы учащимся средней и старшей школы. Все произведения русской и зарубежной классики, которые необходимо изучить согласно обновлённому государственному образовательному стандарту, найдутся среди толстых красных корешков!
Я начал работать с этим сюжетом, уже написал страниц семь. И вдруг понял, что ничего не выйдет. Это просто будет частный случай на войне. Ничего принципиально нового в этом сюжете не было. Работа встала.
А потом вдруг придумалось — пусть у моего героя в подчинении будут не мужики, а молоденькие девчонки. И всё — повесть сразу выстроилась. Женщинам ведь труднее всего на войне. Их на фронте было 300 тысяч! А тогда никто о них не писал» [2].
Однако, как отмечали критики, ради «романтики» Васильев начисто переписал реальную историю, географию, тактику войск в обороне и тому подобную прозу, мешающую жертвенной героике [3]. Сюжет[ править править код ] Май 1942 года. Комендант разъезда хмурый старшина Васков не способен навести порядок в вверенном ему полувзводе. Бойцы пьянствуют, морально разлагаются, Васков получает выговоры. Ситуация меняется, когда во время очередной ротации на разъезд прибывают два отделения девушек-зенитчиц из «пятой роты отдельного зенитно-пулеметного батальона» во главе с помкомвзвода сержантом Кирьяновой.
Зенитчицы ночами стреляли по пролетающим немецким самолетам, а днем отдыхали, стирали, ходили в лес за щавелём и даже загорали. Однажды Рита замечает в лесу двух немецких диверсантов с автоматами и в маскировочных накидках. Васков докладывает наверх и в ответ получает приказ прочесать лес силами пяти бойцов. Он понимает, что диверсанты пойдут через Вопь-озеро к железной дороге, до которой 20 вёрст. Васков инструктирует поисковый отряд, обговаривает условные сигналы и порядок следования.
Однако оказывается, что вражеский отряд насчитывает 16 человек.
Повесть «А зори здесь тихие…» 1969 посвящена великому, но не попавшему в сводки военных событий подвигу пятерых юных девушек-зенитчиц, под руководством старшины Васкова в мае 1942 года вступивших в неравный бой с отрядом немецких диверсантов. Действие повести «Завтра была война» 1984 происходит накануне войны. Это история о выпускниках, которым совсем скоро предстояло взять в руки оружие и отправиться на фронт — защищать Родину. Повесть «В списках не значился» 1974 воспевает подвиг настоящего русского солдата, последнего защитника Брестской крепости, лейтенанта Плужникова.
Все семеро — фронтовики, оказавшиеся после лечения в госпиталях на узловой станции. До прибытия основных сил — подразделений СМЕРШа — они сдерживали наступление немецкой диверсионной группы, подступавшей к железнодорожному полотну, чтобы взорвать его. Деталей газетной публикации Борис Васильев уже не помнил, знал только, что из семерых выжил один израненный сержант, продолжавший до конца отстреливаться из пулемета. После войны его наградили медалью «За боевые заслуги». Начав работать над повестью, писатель вскоре понял: получается не то — рассказ о «простом» частном случае на войне принципиально новым сюжетом быть не может.
Тогда Васильеву пришло в голову заменить 6 солдат-мужчин на 5 девушек-зенитчиц, а безымянный сержант превратился в старшину Федота Васкова. И повесть пошла.
Читать онлайн «А зори здесь тихие...»
А зори здесь тихие Повесть. Bookreader Item Preview. в, последняя - в). Ария Женьки из оперы "А зори здесь тихие" в исполнении концертного камерного оркестра ДШИ им. Е. А. Мравинского.
Краткое содержание А зори здесь тихие. Васильев Б. Л. Пересказ повести за 13 минут
Истинный успех пришел к Васильеву после публикации повести А зори здесь тихие. Писатель Борис Васильев, автор множества произведений о войне, в том числе "А зори здесь тихие", скончался на 89-м году жизни, сообщили РИА Новости в Союзе писателей Москвы в понедельник. Повесть «А зори здесь тихие» написал Борис Васильев в 1969 году.
А зори здесь тихие… (сборник)
А зори здесь тихие слушать на видеосервисе Wink. Повесть «А зори здесь тихие» Бориса Львовича Васильева впервые была напечатана в 1969 году в журнале «Юность» и сразу сделала автора известным. Повесть Бориса Львовича Васильева «А зори здесь тихие» основана на реальных событиях и является одним из самых проникновенных и трагических произведений о Великой Отечественной войне. Мероприятие сопровождалось электронной презентацией, фрагментами из фильмов: «А зори здесь тихие», «В списках не значился».
Подвиги героев Великой Отечественной увековечены в кино. Фильм «А зори здесь тихие...»
Любовь к погибшему мужу Рита целиком перенесла на сына. Только это чувство мешает вдове превратиться в безжалостную машину для убийства. Проблематика Центральная проблема повести — противоестественность участия женщин в войне. Васильев, пожалуй, впервые из русских писателей обратил особое внимание на эту проблему. Повесть «А зори здесь тихие» принесла известность и популярность Б. Васильеву как писателю, в 1969 году за эту повесть ему даже была присуждена Государственная премия. Новаторство этого произведения было в тематике: Б. Васильев поднял тему «женщина на войне». Произведения Б. Васильева о Великой Отечественной войне имеют занимательные сюжеты, за развитием которых читатель следит с огромным интересом.
Например, читая повесть «А зори здесь тихие», мы все надеемся, что девушки и старшина Васков справятся с превосходящим по численности противником, победят его и останутся живы. Следя за сюжетом повести «В списках не значился» мы переживаем за главного героя, который, теряя друзей и силы, оставшись в одиночестве, продолжает вести борьбу с врагом, и мы вместе с ним очень хотим, чтобы он уничтожил как можно больше фашистов и остался жить. Однако не только увлекательность сюжета является достоинством произведений Б. Главным для писателя всегда было стремление вести разговор на нравственную тематику: о трусости и предательстве, о самопожертвовании и героизме, о порядочности и благородстве. Повесть «А зори здесь тихие» привлекает необычностью сюжета: на жестокой, бесчеловечной войне, где и мужчине трудно с эмоциями совладать и физические лишения претерпеть, такими же солдатами войны становятся девушки, добровольно ушедшие на фронт. Им по 18-19-20 лет. Они имеют разное образование: некоторые из них учились в вузах, некоторые имеют лишь начальное образование. У них разный социальный статус: кто-то из интеллигентской семьи, кто-то из глухой деревни. У них разный жизненный опыт: кто-то уже и замужем побывал и мужа на войне потерял, а кто-то лишь жил мечтами о любви.
Их командир, наблюдающий за ними, старшина Васков, тактичный и чуткий, жалеет своих бойцов, понимает, как тяжело им дается армейская наука. Ему бесконечно жаль этих девчонок, выполнявших вместе с ним невыполнимую боевую задачу и погибших при столкновении с превосходящим по силе и мощи противником. Эти девчонки погибли на заре своих лет, в самом расцвете красоты и молодости. Центральными героями повести «А зори здесь тихие» являются пять девушек-зенитчиц и ста Васильев, пожалуй, впервые из русских писателей обратил особое внимание на эту проблему. Центральными героями повести «А зори здесь тихие» являются пять девушек-зенитчиц и старшина, 32-летний Федот Евграфович Васков. Федот Васков — человек деревенский, с четырьмя классами образования. Однако он окончил полковую школу и уже 10 лет на военной службе, дослужился до старшины. Еще до Великой Отечественной войны он участвовал в военных кампаниях. С женой ему не повезло: попалась легкомысленная, гулящая да пьющая.
Сына у Федота Евграфовича воспитывала мать, но не уберегла однажды: мальчик умер. Федот Евграфович ранен жизнью и судьбой. Но не очерствился, не стал равнодушным, за все болеет душой. На первый взгляд, он дремучий увалень, не знающий ничего, кроме положений Устава. Пять девушек-зенитчиц как пять типажей женщин. Рита Осянина. Жена кадрового офицера, вышедшая замуж по большой сознательной любви, настоящая офицерская жена. Она, в отличие от бывшей жены старшины Васкова, посвятила всю свою жизнь мужу и на фронт пошла, чтобы продолжать его дело защитника Отечества. Рита наверняка красивая девушка, но для нее главное в жизни — долг, каким бы он ни был.
Рита — человек долга. Женя Комелькова. Девушка божественной красоты. Такие девушки созданы для того, чтобы любоваться ими. Высокая, длинноногая, рыжеволосая, белокожая. Женя тоже пережила личную трагедию — на ее глазах фашисты расстреляли всю ее семью. Но Женя никому не показывает свою душевную рану. Женя — девушка-украшение жизни, но она стала бойцом, мстителем. Соня Гурвич.
Девушка из еврейской семьи, в которой ценилось образование. Соня тоже мечтала получить университетское образование. Жизнь Сони — это театр, библиотека, поэзия. Соня — девушка духовная, но и ее война заставила стать бойцом. Лиза Бричкина. Девушка из глухой деревни может быть, самый полезный боец из всех пятерых, ведь не зря ей Васков дает самое трудное задание. Живя в лесу с отцом-егерем, Лиза обучилась многим премудростям жизни вне цивилизации. Лиза — девушка земная, народная. Галя Четвертак.
Подруга Жени и Риты. Природа не наделила ее хоть каким-то намеком на женскую красоту, не дала она ей и удачливости. Галя — девушка, у которой судьба, или Бог, или природа отняли красоту, интеллект, духовность, силу — в общем, почти все. Галя — девушка-воробышек. Действие происходит в мае 1942 года. Можно сказать, идет 1-й год Великой Отечественной войны. Противник еще силен и в чем-то превосходит Красную Армию, в которой бойцами становятся даже юные девушки, заменяя погибших отцов и мужей. Где-то далеко по всему фронту идут ожесточенные бои, а здесь, в лесном глухом краю, не передний край обороны, но враг все же ощущается, и война здесь тоже обозначила свое присутствие, к примеру, налетами вражеской авиации. Место, в котором служат девушки-зенитчицы, не столь опасно, но неожиданно возникает чрезвычайная ситуация.
Характеристика персонажей. Старшина Васков — командир небольшой зенитной точки, находящейся в тылу, в задачу которой входит уничтожение вражеской авиации, совершающей налеты на нашу землю.
Именно во время похода происходит познание характеров героев друг другом, проявляется героизм и любовные чувства. Действующие лица Федот Васков Федот Васков уже был на Финской войне , а теперь защищает тыл советских войск. Он — старшина взвода зенитных войск , к которому после длительных просьб прислать непьющих и негуляющих бойцов прислали совсем юных девушек, едва переступивших школьный порог. Васков — единственный выживший из всего своего отряда, однако он потерял руку , занеся инфекцию в полученную рану. В книге нет прямых указаний на то, что Васков служит в ПВО. Зенитчиц на объект прислали для защиты от авианалётов. Во время Зимней войны Васков был разведчиком. Женя Комелькова Когда немцы захватили деревню Жени, саму Женю успела спрятать эстонка.
Там насчет немца доложишь, хотя, мыслю я, знать они об этом уже будут, потому как Лизавета Бричкина вот-вот должна до разъезда добежать. Все поняла? Уж ежели обнаружат меня, стало быть, живым не выпустят, в том не сомневайся.
И потому сразу же уходи. Ясен приказ? Рита промолчала.
Старшина усмехнулся и, пригнувшись, побежал к ближайшему валуну. Рита все время смотрела ему вслед, но так и не заметила, когда он исчез: словно раствопился вдруг среди серых замшелых валунов. Юбка и рукава гимнастерки промокли насквозь; она отползла назад и села на камень, вслушиваясь в мирный шум леса.
Ждала она почти спокойно, твердо веря, что ничего не может случиться. Все ее воспитание было направлено к тому, чтобы ждать только счастливых концов: сомнение в удаче для ее поколения равнялось почти предательству. Ей случалось, конечно, ощущать и страх и неуверенность, но внутреннее убеждение в благополучном исходе было всегда сильнее реальных обстоятельств.
Но как Рита ни прислушивалась, как ни ожидала, Федот Евграфыч появился неожиданно и беззвучно: чуть дрогнули сосновые лапы. Молча взял винтовку, кивнул ей, нырнул в чащу. Остановился уже в скалах.
Никудышный боец. Говорил он не зло, а озабоченно, и Рита улыбнулась: — Почему? А приказано было лежать.
Двое — в секрете: тоже видал. Остальные, полагать надо, службу с других концов несут. Устроились вроде надолго: носки у костра сушат.
Так что самое время нам расположение менять. Я тут по камням полазаю, огляжусь, а ты, Маргарита, дуй за бойцами. И скрытно — сюда.
И чтоб смеху ни-ни! И вещички само собой. Пока Осянина за бойцами бегала, Васков все соседние и дальние каменья на животе излазал.
Высмотрел, выслушал, вынюхал все, но ни немцев, ни немецкого духу нигде не чуялось, и старшина маленько повеселел. Ведь уже по всем расчетам выходило, что Лиза Бричкина вот-вот до разъезда доберется, доложит, и заплетется вокруг диверсантов невидимая сеть облавы. К вечеру — ну, самое позднее к рассвету!
Подальше, чтоб мата не слыхали, потому как без рукопашной тут не обойдется. И опять он своих бойцов издаля определил. Вроде и не шумели, не брякали, не шептались, а — поди ж ты!
То ли пыхтели они здорово от усердия, то ли одеколоном вперед их несло, а только Федот Евграфыч втихаря порадовался, что нет у диверсантов настоящего охотника-промысловика. Курить до тоски хотелось, потому как третий, поди, час лазал он по скалам да по рощицам, от соблазну кисет на валуне оставив, у девчат. Встретил их, предупредил, чтоб помалкивали, и про кисет спросил.
А Осянина только руками всплеснула: — Забыла! Федот Евграфыч, миленький, забыла! Был бы мужской — чего уж проще: загнул бы Васков в семь накатов с переборами и отправил бы растяпу назад за кисетом.
А тут улыбку пришлось пристраивать: — Ну, ничего, ладно уж. Махорка имеется… Сидор-то мой не забыли, случаем? И не успел он расстройства своего скрыть, как Гурвич назад бросилась: — Я принесу!
Я знаю, где он лежит! Когда сапоги по ноге, — они не топают, а стучат: это любой кадровик знает. И хотя папа был простым участковым врачом, а совсем не доктором медицины, дощечку не снимали, так как ее подарил дедушка и сам привинтил к дверям.
Привинтил, потому что его сын стал образованным человеком, и об этом теперь должен был знать весь город Минск. А еще висела возле дверей ручка от звонка, и ее надо было все время дергать, чтобы звонок звонил. И сквозь все Сонино детство прошел этот тревожный дребезг: днем и ночью, зимой и летом.
Папа брал чемоданчик и в любую погоду шел пешком, потому что извозчик стоил дорого. А вернувшись, тихо рассказывал о туберкулезах, ангинах и малярии, и бабушка поила его вишневой наливкой. У них была очень дружная и очень большая семья: дети, племянники, бабушка, незамужняя мамина сестра, еще какая-то дальняя родственница, и в доме не было кровати, на которой спал бы один человек, а кровать, на которой спали трое, была.
Еще в университете Соня донашивала платья, перешитые из платьев сестер, — серые и глухие, как кольчуги. И долго не замечала их тяжести, потому что вместо танцев бегала в читалку и во МХАТ, если удавалось достать билет на галерку. А заметила, сообразив, что очкастый сосед по лекциям совсем не случайно пропадает вместе с ней в читальном зале.
Это было уже спустя год, летом. А через пять дней после их единственного и незабываемого вечера в Парке культуры и отдыха имени Горького сосед подарил ей тоненькую книжечку Блока и ушел добровольцем на фронт. Да, Соня и в университете носила платья, перешитые из платьев сестер.
Длинные и тяжелые, как кольчуги… Недолго, правда, носила: всего год. А потом надела форму. И сапоги — на два номера больше.
В части ее почти не знали: она была незаметной и исполнительной — и попала в зенитчицы случайно. Фронт сидел в глухой обороне, переводчиков хватало, а зенитчиц нет. Вот ее и откомандировали вместе с Женькой Комельковой после того боя с «мессерами».
И, наверно, поэтому голос ее услыхал один старшина. Далекий, слабый, как вздох, голос больше не слышался, но Васков, напрягшись, все ловил и ловил его, медленно каменея лицом. Странный выкрик этот словно застрял в нем, словно еще звучал, и Федот Евграфыч, холодея, уже догадывался, уже знал, что он означает.
Глянул стеклянно, сказал чужим голосом: — Комелькова, за мной. Остальным здесь ждать. Васков тенью скользил впереди, и Женька, задыхаясь, еле поспевала за ним.
Правда, Федот Евграфыч налегке шел, а она — с винтовкой, да еще в юбке, которая на бегу всегда оказывается уже, чем следует. Но, главное, Женька столько сил отдавала тишине, что на остальное почти ничего не оставалось. А старшина весь заостренным был, на тот крик заостренным.
Единственный, почти беззвучный крик, который уловил он вдруг, узнал и понял. Слыхал он такие крики, с которыми все отлетает, все растворяется и потому звенит. Внутри звенит, в тебе самом, и звона этого последнего ты уж никогда не забудешь.
Словно замораживается он и холодит, сосет, тянет за сердце, и потому так опешил сейчас комендант. И потому остановился, словно на стену налетел, вдруг остановился, и Женька с разбегу стволом его под лопатку клюнула. А он и не оглянулся даже, а только присел и руку на землю положил — рядом со следом.
Разлапистый след был, с рубчиками. Старшина не ответил. Глядел, слушал, принюхивался, а кулак стиснул так, что косточки побелели.
Женька вперед глянула, на осыпи темнели брызги. Васков осторожно поднял камешек: черная густая капля свернулась на нем, как живая. Женька дернула головой, хотела закричать и — задохнулась.
И шагнул за скалу. В расселине, скорчившись, лежала Гурвич, и из-под прожженной юбки косо торчали грубые кирзовые сапоги. Васков потянул ее за ремень, приподнял чуть, чтоб подмышки подхватить, оттащил и положил на спину.
Соня тускло смотрела в небо полузакрытыми глазами, и гимнастерка на груди была густо залита кровью. Федот Евграфыч осторожно расстегнул ее, приник ухом. Слушал, долго слушал, а Женька беззвучно тряслась сзади, кусая кулаки.
Потом он выпрямился и бережно расправил на девичьей груди липкую от крови рубашку; две узких дырочки виднелись на ней. Одна в грудь шла, в левую грудь. Вторая — пониже — в сердце.
Не дошел он до сердца с первого раза: грудь помешала… Запахнул ворот, пуговки застегнул — все, до единой. Руки ей сложил, хотел глаза закрыть — не удалось, только веки зря кровью измарал. Поднялся: — Полежи тут покуда, Сонечка.
Судорожно всхлипнула сзади Женька, Старшина свинцово полоснул из-под бровей: — Некогда трястись, Комелькова. И, пригнувшись, быстро пошел вперед, чутьем угадывая слабый рубчатый отпечаток… 9 Ждали немцы Соню или она случайно на них напоролась? Бежала без опаски по дважды пройденному пути, торопясь притащить ему, старшине Васкову, махорку ту, трижды клятую.
Бежала, радовалась и понять не успела, откуда свалилась на хрупкие плечи потная тяжесть, почему пронзительной, яркой болью рванулось вдруг сердце. Нет, успела. И понять успела и крикнуть, потому что не достал нож до сердца с первого удара: грудь помешала.
Высокая грудь была, тугая. А может, не так все было? Может, ждали они ее?
Может, перехитрили диверсанты и девчат неопытных, и его, сверхсрочника, орден имеющего за разведку? Может, не он на них охотится, а они на него? Может, уж высмотрели все, подсчитали, прикинули, когда кто кого кончать будет?
Но не страх — ярость вела сейчас Васкова. Зубами скрипел от той черной, ослепительной ярости и только одного желал: догнать. Догнать, а там разберемся… — Ты у меня не крикнешь… Нет, не крикнешь… Слабый след кое-где печатался на валунах, и Федот Евграфыч уже точно знал, что немцев было двое.
И опять не мог простить себе, опять казнился и маялся, что недоглядел за ними, что понадеялся, будто бродят они по ту сторону костра, а не по эту, и сгубил переводчика своего, с которым вчера еще котелок пополам делил. И кричала в нем эта маета и билась, и только одним успокоиться он сейчас мог — погоней. И думать ни о чем другом не хотел и на Комелькову не оглядывался.
Женька знала, куда и зачем они бегут. Знала, хоть старшина ничего и не сказал, знала, а страха не было. Все в ней вдруг запеклось и потому не болело и не кровоточило.
Словно ждало разрешения, но разрешения этого Женька не давала, а потому ничто теперь не отвлекало ее. Такое уже было однажды, когда эстонка ее прятала. Летом сорок первого, почти год назад… Васков поднял руку, и она сразу остановилась, всеми силами сдерживая дыхание.
Близко где-то. Женька грузно оперлась на винтовку, рванула ворот. Хотелось вздохнуть громко, всей грудью, а приходилось цедить выдох, как сквозь сито, и сердце от этого никак не хотело успокаиваться.
Он смотрел в узкую щель меж камней. Женька глянула: в редком березняке, что шел от них к лесу, чуть шевелились гибкие вершинки. Как я утицей крикну, шумни чем-либо.
Ну, камнем ударь или прикладом, чтоб на тебя они глянули, И обратно замри. Поняла ли? Не раньше.
Он глубоко, сильно вздохнул и прыгнул через валун в березняк — наперерез. Главное дело — надо было успеть с солнца забежать, чтоб в глазах у них рябило. И второе главное дело — на спину прыгнуть.
Обрушиться, сбить, ударить и крикнуть не дать. Чтоб как в воду… Он хорошее место выбрал — ни обойти его немцы не могли, ни заметить. А себя открывали, потому что перед его секретом проплешина в березняке шла.
Конечно, он стрелять отсюда спокойно мог, без промаха, но не уверен был, что выстрелы до основной группы не докатятся, а до поры шум поднимать было невыгодно. Поэтому он сразу наган вновь в кобуру сунул, клапан застегнул, чтоб, случаем, не выпал, и проверил, легко ли ходит в ножнах финский трофейный нож. И тут фрицы впервые открыто показались в редком березнячке, в весенних еще кружевных листах.
Как и ожидал Федот Евграфыч, их было двое, и впереди шел дюжий детина с автоматом на правом плече. Самое время было их из нагана достать, самое время, но старшина опять отогнал эту мысль, но не потому уже, что выстрелов боялся, а потому, что Соню вспомнил и не мог теперь легкой смертью казнить. Око за око, нож за нож — только так сейчас дело решалось, только так.
Немцы свободно шли, без опаски: задний даже галету грыз, облизывая губы. Старшина определил ширину их шага, просчитал, прикинул, когда с ним поравняются, вынул финку и, когда первый подошел на добрый прыжок, крякнул два раза коротко и часто, как утка. Немцы враз вскинули головы, но тут Комелькова грохнула позади них прикладом о скалу, они резко повернулись на шум, и Васков прыгнул.
Он точно рассчитал прыжок: и мгновение точно выбрано было, и расстояние отмерено — тик в тик. Упал немцу на спину, сжав коленями локти. И не успел фриц тот ни вздохнуть, ни вздрогнуть, как старшина рванул его левой рукой за лоб, задирая голову назад, и полоснул отточенным лезвием по натянутому горлу.
Именно так все задумано было: как барана, чтоб крикнуть не мог, чтоб хрипел только, кровью исходя. И когда он валиться начал, комендант уже спрыгнул с него и метнулся ко второму. Всего мгновение прошло, одно мгновение: второй немец еще спиной стоял, еще поворачивался.
Но то ли сил у Васкова на новый прыжок не хватило, то ли промешкал он, а только не достал этого немца ножом. Автомат вышиб, да при этом и собственную финку выронил: в крови она вся была, скользкая, как мыло. Глупо получилось: вместо боя — драка, кулачки какие-то.
Фриц хоть и нормального роста, цепкий попался, жилистый: никак его Васков согнуть не мог, под себя подмять. Барахтались на мху меж камней и березок, но немец помалкивал покуда: то ли одолеть старшину рассчитывал, то ли просто силы берег. И опять Федот Евграфыч промашку дал: хотел немца половче перехватить, а тот выскользнуть умудрился и свой нож из ножен выхватил.
И так Васков этого ножа убоялся, столько сил и внимания ему отдал, что немец в конце концов оседлал его, сдавил ножищами и теперь тянулся и тянулся к горлу тусклым кинжальным жалом. Покуда старшина еще держал его руку, покуда оборонялся, но фриц-то сверху давил, всей тяжестью, и долго так продолжаться не могло. Про это и комендант знал и немец — даром, что ли, глаза сузил да ртом щерился.
И обмяк вдруг, как мешок, обмяк, и Федот Евграфыч сперва не понял, не расслышал первого-то удара. А второй расслышал: глухой, как по гнилому стволу. Кровью теплой в лицо брызнуло, и немец стал запрокидываться, перекошенным ртом хватая воздух.
Старшина отбросил его, вырвал нож и коротко ударил в сердце. Только тогда оглянулся: боец Комелькова стояла перед ним, держа винтовку за ствол, как дубину. И приклад той винтовки был в крови.
Так и сидел на земле, словно рыба, глотая воздух. Только на того, первого, оглянулся: здоров был немец, как бык здоров. Еще дергался, еще хрипел, еще кровь толчками била из него.
А второй уже не шевелился: скорчился перед смертью да так и застыл. Дело было сделано. Упала там на колени: тошнило ее, выворачивало, и она, всхлипывая, все кого-то звала — маму, что ли… Старшина встал.
Колени еще дрожали, и сосало под ложечкой, но время терять было уже опасно. Он не трогал Комелькову, не окликал, по себе зная, что первая рукопашная всегда ломает человека, преступая через естественный, как жизнь, закон «не убий». Тут привыкнуть надо, душой зачерстветь, и не такие бойцы, как Евгения, а здоровенные мужики тяжко и мучительно страдали, пока на новый лад перекраивалась их совесть.
А тут ведь женщина по живой голове прикладом била, баба, мать будущая, в которой самой природой ненависть к убийству заложена. И это тоже Федот Евграфыч немцам в строку вписал, потому что преступили они законы человеческие и тем самым сами вне всяких законов оказались. И потому только гадливость он испытывал, обыскивая еще теплые тела, только гадливость: будто падаль ворочал… И нашел то, что искал, — в кармане у рослого, что только-только богу душу отдал, хрипеть перестав, — кисет.
Его, личный, старшины Васкова, кисет с вышивкой поверх: «Дорогому защитнику Родины». Сжал в кулаке, стиснул: не донесла Соня… Отшвырнул сапогом волосатую руку, путь его перекрестившую, подошел к Женьке. Она все еще на коленях в кустах стояла, давясь и всхлипывая.
А он ладонь сжатую к лицу ее поднес и растопырил, кисет показывая. Женька сразу голову подняла: узнала. Помог встать.
Назад было повел, на полянку, а Женька шаг сделала, остановилась и головой затрясла. Тут одно понять надо: не люди это. Не люди, товарищ боец, не человеки, не звери даже — фашисты.
Вот и гляди соответственно. Но глядеть Женька не могла, и тут Федот Евграфыч не настаивал. Забрал автоматы, обоймы запасные, хотел фляги взять, да покосился на Комелькову и раздумал.
Шут с ними: прибыток не велик, а ей все легче, меньше напоминаний. Прятать убитых Васков не стал: все равно кровищу всю с поляны не соскребешь. Да и смысла не было: день к вечеру склонялся, вскоре подмога должна была подойти.
Времени у немцев мало оставалось, и старшина хотел, чтобы время это они в беспокойстве прожили. Пусть помечутся, пусть погадают, кто дозор их порешил, пусть от каждого шороха, от каждой тени пошарахаются. У первого же бочажка благо тут их — что конопушек у рыжей девчонки старшина умылся, кое-как рваный ворот на гимнастерке приладил, сказал Евгении: — Может, ополоснешься?
Помотала головой, нет, не разговоришь ее сейчас, не отвлечешь… Вздохнул старшина: — Наших сама найдешь или проводить? И — к Соне приходите. Туда, значит… Может, боишься одна-то?
Понимать должна. Не мешкайте там, переживать опосля будем. Федот Евграфыч вслед ей глядел, пока не скрылась: плохо шла.
Себя слушала, не противника. Эх, вояки… Соня тускло глядела в небо полузакрытыми глазами. Старшина опять попытался прикрыть их, и опять у него ничего не вышло.
Тогда он расстегнул кармашки на ее гимнастерке и достал оттуда комсомольский билет, справку о курсах переводчиков, два письма и фотографию. На фотографии той множество гражданских было, а кто в центре — не разобрал Васков: здесь аккурат нож ударил. А Соню нашел: сбоку стояла в платьишке с длинными рукавами и широким воротом: тонкая шея торчала из того ворота, как из хомута.
Он припомнил вчерашний разговор, печаль Сонину и с горечью подумал, что даже написать некуда о геройской смерти рядового бойца Софьи Соломоновны Гурвич. Потом послюнил ее платочек, стер с мертвых век кровь и накрыл тем платочком лицо. А документы к себе в карман положил.
В левый — рядом с партбилетом. Сел подле и закурил из трижды памятного кисета. Ярость его прошла, да и боль приутихла: только печалью был полон, по самое горло полон, аж першило там.
Теперь подумать можно было, взвесить все, по полочкам разложить и понять, как действовать дальше. Он не жалел, что прищучил дозорных и тем открыл себя. Сейчас время на него работало, сейчас по всем линиям о них и диверсантах доклады шли, и бойцы, поди, уж инструктаж получали, как с фрицами этими проще покончить.
Три, ну, пусть пять даже часов оставалось драться вчетвером против четырнадцати, а это выдержать можно было. Тем более что сбили они немцев с прямого курса и вокруг Легонтова озера наладили. А вокруг озера — сутки топать.
Команда его подошла со всеми пожитками: двое ушло — в разные, правда, концы, — а барахлишко их осталось, и отряд уж обрастать вещичками начал, как та запасливая семья. Галя Четвертак закричала было, затряслась, Соню увидев, но Осянина крикнула зло: — Без истерик тут! Стала на колени возле Сониной головы, тихо плакала.
А Рита только дышала тяжело, а глаза сухие были, как уголья. Взял топорик эх, лопатки не захватил на случай такой! Поискал, потыкался — скалы одни, не подступишься.
Правда, яму нашел. Веток нарубил, устелил дно, вернулся. А про себя подумал: не это главное.
А главное, что могла нарожать Соня детишек, а те бы — внуков и правнуков, а теперь не будет этой ниточки. Маленькой ниточки в бесконечной пряже человечества, перерезанной ножом… — Берите, — сказал. Комелькова с Осяниной за плечи взяли, а Четвертак — за ноги.
Понесли, оступаясь и раскачиваясь, и Четвертак все ногой загребала. Неуклюжей ногой, обутой в заново сотворенную чуню. А Федот Евграфыч с Сониной шинелью шел следом.
Положили у края: голова плохо легла, все набок заваливалась, и Комелькова подсунула сбоку пилотку.
В книгу вошли повести «Завтра была война», «А зори здесь тихие…» и роман «В списках не значился». Книги серии «Читаем по школьной программе» адресованы учащимся средней и старшей школы. Все произведения русской и зарубежной классики, которые необходимо изучить согласно обновлённому государственному образовательному стандарту, найдутся среди толстых красных корешков! Серия «Читаем по школьной программе» — это продолжение книжных серий «Читаем до школы» и «Книги для внеклассного чтения».