труда Транспортная безопасность Уголовное право Физкультура и спорт тесты Философия и психология Частная охрана Экзамен для мигрантов Экзамен ПДД.
Задание 13 без ошибок
Б) Дом отдыха для ответственных работников был (не)велик, но очень удобен. В) (Не)смотря на середину марта, весна уже смело заявляла свои права. В глазах Краснушки дрожали слезы, бледные пальчики нервно дергали рукав халатика, а личико, смело поднятое на гостя, дышало глубокой уверенностью в исполнении ее заветного желания. Им открылся чистенький, ничем (НЕ)ПРИМЕЧАТЕЛЬНЫЙ овражек. Всё-таки казалось диким и бессмысленным получать деньги за труд, (НЕ)ПРИНЕСШИЙ никому пользы. (НЕ)СМОТРЯ на середину марта, весна уже смело заявляла свои права.
В каком предложении выделенное слово НЕ является производным предлогом.
Не отдавая себе отчета, я схватила эту руку в обе свои и, прежде чем кто-либо опомнился, прижала ее к губам... Наш гость еще раз кивнул нам всем головою и в сопровождении сестры Елены и доктора пошел из палаты. На пороге он задержался немного и обернулся к нам еще раз... И снова поразительное сходство с кем-то бесконечно дорогим и милым сердцу поразило меня... Какой-то необъяснимый восторг пронизал все мое существо...
Я хотела броситься вперед, зарыдать и засмеяться в одно и то же время... В ту же минуту сестра Елена, проводившая до двери почетного посетителя, вернулась к нам. Лицо ее сияло, губы улыбались широкой, блаженной улыбкой. Это был Император!..
На балаганах. Злополучная бутылка. Кавалерийский юнкер Только в начале вербной недели нас наконец выпустили из лазарета. Появление наше в классе произвело переполох.
Нас целовали, обнимали, осматривали со всех сторон, точно мы были не живые люди, а выходцы из могилы. Наши рассказы о приезде Государя слушались с захватывающим интересом. Действительно, как мы не узнали его в первую же минуту, я решительно теперь не понимаю и объясняю это чересчур сильной и частой сменой впечатлений за время болезни. О Варе Чикуниной говорили часто и много.
Ее жалели, по ней плакали... Я торжественно вручила камертон Анне Вольской в присутствии всего класса, исполняя последнюю волю усопшей. Потом юношеская беспечность и жажда жизни взяли свое, и Варюшу скоро позабыли, как позабывается все на свете - и горе, и радость, и любовь, и дружба. Забыла я и моего бедного Соловушку, потому что жизнь кипела, бурлила и шумела вокруг меня, унося меня вместе с другими в своем водовороте.
На шестой неделе, в Лазарево воскресенье, за нами приехали придворные кареты, чтобы везти нас по издавна заведенному обычаю на вербы. Ездили только выпускные, младшие же классы оставались в институте и терпеливо ждали, когда старшие вернутся с верб и привезут им "американских жителей" в баночках, халвы, нуги и прочих "вербных" гостинцев. Нас сажали по шести человек в карету с ливрейным лакеем и кучером, зашитым в галуны. Бельская и Дергунова замешкались на подъезде, и вышло так, что обе шалуньи успели увильнуть от бдительного надзора обеих синявок и попали в карету, где сидели только "парфетки": Додо Муравьева, Таня Петровская, Анна Вольская и я - самые отъявленные святоши.
Нора отказалась от поездки на балаганы, находя это удовольствие чересчур мещанским. С Божьими ангелами поедем! Мы двинулись шагом по Невскому и Михайловской, медленно подвигаясь к Марсову полю, где находились в то время вербы с их неизбежными балаганами и каруселями. Свадьба немецкая, никак!
Карет-то, карет! Батюшки мои!.. Ишь, нехристи! Не нашли другого времени венчаться, ведь пост, родимые, теперь!
Не видишь разве... Анституток на променаж вывезли! Мы так и покатились со смеху. Нам было радостно и весело на душе...
Несмотря на середину марта, весна уже смело заявляла свои права... Снег почернел и размяк... Солнышко смеялось весело и ярко... А голубые небеса говорили уже о пышном, зеленом мае и близкой-близкой свободе...
Cousin Michel! Как я рада! Et les "живые мощи", ou sont ils где они? Извольте получить...
Две коробки шоколаду от Крафта, тянушки от Рабон. Ведь Катиш "мовешка"! С каких это пор? А кто в прошлую среду без отпуска был оставлен?
Нам Катя говорила. Мы их едим сколько угодно, а вот этой прелести, - указала она через окно на лоток с черными рожками, - не пробовали никогда! Шедшие у окна кареты, шаг за шагом с нею, молодые люди так и залились веселым смехом. Купите только!
Молодежь бросилась исполнять желание девочки, и через минуту мы с аппетитом уничтожали приторные на вкус, жесткие черные рожки, предпочитая их кондитерским конфетам и шоколаду от Крафта. Лимонаду, сельтерской, ланинской воды? Мне кислых щей хочется... Голубчик Michel, купите мне кислых щей.
Ведь это суп, кажется? Это питье вроде кваса; нам его институтский сторож Гаврилыч покупает... Божественно, пять копеек бутылка, - восторженно произнесла Бельская. Но мы не разделяли ее мнения.
Мы, как "парфетки", пытались даже отговорить Бельскую от ее выдумки. Но Белка и слушать не хотела. Она чуть не вырвала из рук Коти Мухина поданную им в окно бутылку, вся сияя от счастья. Ведь это убежит...
К этому времени из отдела кадров прислали замену не допущенной Наречия не на —О,-Е в рейс команде. Бланк с фотографией был не заполнен. Краткое причастие 22. Несильный нет условий для раздельного написаня , но очень холодный ветер косо гнал сухие снежинки. Ни одна собака в мире не считает НЕ с глаголом пишется раздельно обыкновенную преданность чем-то необычным.
Новое судно непривычно нет условий для раздельного написания высилось на пустынном берегу. Дом отдыха для ответственных работников был не велик Краткое причастие , но очень удобен.
Укажите непроизводный предлог: 1 оттого что 2 пред 3 сзади 4 согласно 6. Укажите производный предлог: 1 для 2 над 3 без 4 ввиду 7.
Какое слово не может быть производным предлогом? В каком предложении выделенное слово является производным предлогом? Бунин И. Иванов А.
Но Белка и слушать не хотела. Она чуть не вырвала из рук Коти Мухина поданную им в окно бутылку, вся сияя от счастья. Ведь это убежит… — недоумевал тот. Что это такое? Ну, Michel, спасайся, «мощи» выползают! Действительно, кареты остановились, и через две минуты у окна появилось нежданно-негаданно встревоженное и разгневанное лицо инспектрисы.
Белка быстрым движением сунула бутылку под себя и как ни в чем не бывало обдернула «клеку». Лучше признайтесь сами, а то вы будете наказаны. Наши братья передали нам конфеты. Инспектриса сомнительно покачала головою, однако не верить не было причин, и потому она ограничилась только следующим замечанием: — Mademoiselle Вольская, идите на мое место в первую карету, а я останусь здесь. Анна покорно, с помощью выездного, вылезла из экипажа, и ее место заняла Еленина. Мы разом притихли и подтянулись, но ненадолго.
Солнышко сияло так ласково с голубого неба, воробьи так весело чирикали, предвещая скорую весну, и жизнь кипела в нас неудержимым потоком, сдержать который не могли бы никакие земные силы. Мы восторгались всем — и игрушками, и сластями, и каруселями, и толпою. М-lle Еленина сама точно смягчилась немного, потому что уже не с прежним сухим величием слушала нашу болтовню. Ей, должно быть, вспомнилось также ее светлое прошлое, когда она такой же молоденькой жизнерадостной институткой ездила на балаганы в экипаже, присланном от Двора. И вдруг… Нет, я никогда не забуду этой минуты… Вдруг оглушительный выстрел раздался в карете, и Белка как подстреленная упала ничком к нашим ногам. Боже мой!
Каталог статей
Какие слова пишутся слитно A. Он пришёл поговорить нA. Охотник долго всматривался в след зверя. Забирает всё на счёт и не хочет платить. Найдите предлог.
На шестой неделе, в Лазарево воскресенье, за нами приехали придворные кареты, чтобы везти нас по издавна заведенному обычаю на вербы. Ездили только выпускные, младшие же классы оставались в институте и терпеливо ждали, когда старшие вернутся с верб и привезут им «американских жителей» в баночках, халвы, нуги и прочих «вербных» гостинцев. Нас сажали по шести человек в карету с ливрейным лакеем и кучером, зашитым в галуны. Бельская и Дергунова замешкались на подъезде, и вышло так, что обе шалуньи успели увильнуть от бдительного надзора обеих синявок и попали в карету, где сидели только «парфетки»: Додо Муравьева, Таня Петровская, Анна Вольская и я — самые отъявленные святоши. Нора отказалась от поездки на балаганы, находя это удовольствие чересчур мещанским. С Божьими ангелами поедем! Мы двинулись шагом по Невскому и Михайловской, медленно подвигаясь к Марсову полю, где находились в то время вербы с их неизбежными балаганами и каруселями. Свадьба немецкая, никак! Карет-то, карет!
Батюшки мои!.. Ишь, нехристи! Не нашли другого времени венчаться, ведь пост, родимые, теперь! Не видишь разве… Анституток на променаж вывезли! Мы так и покатились со смеху. Нам было радостно и весело на душе… Несмотря на середину марта, весна уже смело заявляла свои права… Снег почернел и размяк… Солнышко смеялось весело и ярко… А голубые небеса говорили уже о пышном, зеленом мае и близкой-близкой свободе… — Mademoiselle Бельская здесь? Cousin Michel! Как я рада! Извольте получить… Две коробки шоколаду от Крафта, тянушки от Рабон.
Крон А. Толстой А. Воскобойников В. Белых Г. Грин А. Иванов В. Дудинцев В.
Маруся долго взбивала подушки, потом встала на колени перед образком, привешенным к ее изголовью, и стала усердно молиться, отбивая земные поклоны. Потом она снова влезла на постель и, перевесившись в «переулок», как у нас назывались пространства между кроватями, шепнула мечтательно: — Я бы хотела быть поэтом! Большим поэтом, Люда! Ее лицо было еще бледно от экстаза, рыжие кудри отливали золотом в фантастическом полуосвещении дортуара. Губы улыбались восторженно и кротко. Я безотчетным движением обняла ее и тихо прошептала: — Никогда, никогда не «продам» я тебя, милая моя Краснушка! Она или не расслышала, или не поняла меня, потому что губы ее снова зашевелились, и я услышала ее восторженный лепет: — Цветы… и кровь… и круглая арена, и музыка, и дикий рев зверей… — Маруся! Да полно тебе… Спокойной ночи. Она не отвечала, машинально поцеловала меня и, отпрянув на свою постель, зарылась головой в подушки.
Я полежала несколько минут в ожидании, пока Пугач снова не влезет в свое дупло; потом, когда дверь ее комнаты скрипнула и растворилась, осветив на мгновение яркой полосой света дортуар с 40 кроватями, и затем затворилась снова, я быстро вскочила с постели, накинула на себя юбку и поспешила в гости на кровать к Анне Вольской, где уже белели три-четыре фигурки девочек в ночных туалетах. Анна Вольская лежала на своей постели, Кира Дергунова, Белка, Иванова, красавица Лер, Мушка и я расселись кто у нее в ногах, кто на табуретках, в переулке. Вольская, на бледном, интеллигентном и изящном лице которой ярко горели в полутьме дортуара два больших серых глаза, казавшихся теперь черными, обвела всех нас испуганно-таинственным взглядом и без всякого вступления сразу «выложила» новость: — Я видела в 17-м номере «ее»!.. Мушка, сконфуженная, присмиревшая, молча сползла с постели Анны и бесшумно удалилась, сознавая свою вину. Когда ты «ее» видела? Я сидела в 17-м номере и играла баркароллу Чайковского, и вдруг мне стало так тяжело и гадко на душе… Я обернулась назад к дверям и увидела черную тень, которая проскользнула мимо меня и исчезла в коридорчике. Я не заметила лица, — продолжала Анна, — но отлично разглядела, что это была женщина, одетая в черное платье… — А ты не врешь, душка? Анна совсем особенная, как ты не понимаешь? Конечно, все та же монахиня, настоятельница монастыря, из которого давно-давно сделали наш институт.
Ее душа бродит по селюлькам, потому что там раньше были кельи монахинь, и ее возмущает, должно быть, светская музыка и смех воспитанниц! Ай-ай, как страшно! Она ведь истерик не признает… — Пусть наказывает… а я все-таки не пойду! Этакие страсти! Веришь ты мне теперь, Люда? Да, я ей поверила. Я, впрочем, ни на минуту и не задумалась над тем, что это была ложь, — нет, Анна Вольская была в наших глазах совсем особенною девушкою. Она никогда не лгала, не пряталась в своих провинностях и была образцово честна, но ее нервность доходила иногда до болезненности, и я в первую же минуту ее рассказа подумала, что черная женщина была только плодом ее расстроенной фантазии. Но когда Вольская поклялась мне, что действительно видела черную женщину, — я уже не смела сомневаться больше в ее словах, и мне разом сделалось страшно.
Батюшка Следующий день было немецкое дежурство. Fraulein Hening — добродушная, толстенькая немочка, которую мы столько же любили, сколько ненавидели Пугача-Арно, — еще задолго до звонка к молитве пришла к нам в дортуар и стала, по своему обыкновению, «исповедовать», то есть расспрашивать, девочек о том, как они вели себя в предыдущее французское дежурство. Мы никогда не лгали Кис-Кис, как называли нашу Fraulein, и потому Краснушка в первую же голову рассказала о вчерашней «истории», Миля Корбина присовокупила к этому рассказу и свое злополучное происшествие. Fraulein внимательно выслушала девочек, и лицо ее, обыкновенно жизнерадостное и светлое, приняло печальное выражение. Тяжело тебе будет в жизни с твоим характером! Она придирается. Ведь из-за пустяка началось: зачем я поцеловала Влассовскую после звонка. Fi, Schande! Выпускная — и ноль… Ведь Maman может узнать, и тогда дело плохо… Слушай, Запольская, ты должна пойти извиниться перед mademoiselle Арно… Слышишь, ты должна, дитя мое!
Не требуйте этого от меня, я ее терпеть не могу, ненавижу, презираю! Я, Fraulein? И вы можете говорить это, дуся, ангел, несравненная! Необычайно доброе и кроткое существо был наш институтский батюшка. Девочки боготворили его все без исключения. Его уроки готовились дружно всем классом; если ленивые отставали, — прилежные подгоняли их, помогая заниматься. И отец Филимон ценил рвение институток. Чисто отеческою лаской платил он девочкам за их отношение к нему. Вызывал он не иначе как прибавляя уменьшительное, а часто и ласкательное имя к фамилии институтки: Дуняша Муравьева, Раечка Зот, Милочка Корбина и т.
Случалось ли какое горе в классе, наказывалась ли девочка, — батюшка долго расспрашивал о «несчастье» и, если наказанная страдала невинно, шел к начальнице и «выгораживал» пострадавшую. Если же девочка была виновата, отец Филимон уговаривал ее принести чистосердечно повинную и загладить поступок. Во время своих уроков батюшка никогда не сидел на кафедре, а ходил в промежутках между скамейками, поясняя заданное к следующему дню, то и дело останавливаясь около той или другой девочки и поглаживая ту или другую склоненную перед ним головку. Добрый священник знал, что в этих холодных казенных стенах вряд ли найдется хоть одна душа, могущая понять чуткие души девочек, вырванных судьбою из-под родных кровель с самого раннего детства… И он старался заменить им лаской хоть отчасти тех, кого они оставляли дома, поступая в строго дисциплинированное учебное заведение. А вот псаломщика у нас нет! И батюшка внимательным взором обвел класс, как бы не решаясь, на ком остановиться. Быть «псаломщиком» было далеко не легко. От «псаломщика» требовалось знание славянского языка, звучный голос и крепкое здоровье, чтобы не уставать в продолжение долгих церковных служб. После шумных рассуждений была выбрана Таня Петровская, отчасти за ее благочестие, отчасти за ее здоровье и выносливость.
Ведь это «тайна», — дернула ее за рукав сидевшая поблизости Кира. Батюшка услышал «тайну». Ведь незнакомых не допускают в институт, а всех ваших дам вы знаете в лицо. Есть таинства, а не тайны: таинства обрядов, таинство смерти и другие. А душа, насколько вы знаете, не может воплощаться, — пояснил батюшка. Мы невольно оглянулись на Вольскую. Она сидела бледная и спокойная, по своему обыкновению, и на вопрос священника отвечала твердо: — Я ее видела, батюшка. Анна, грешно и нехорошо верить в них. Анна молчала, только легкая судорога подергивала ее губы.
Вольская славилась между нами своим авторитетом. Ей верили больше всего класса, ее уважали и даже чуточку боялись. И в правдоподобии ее рассказа о черной женщине никто не усомнился ни на минуту. Объяснение батюшки сорвало покров таинственности с происшествия Вольской, и мы сидели теперь разочарованные и огорченные тем, что «оно» оказывалось только музыкальной дамой. Какое прозаическое и обыкновенное пояснение! Какая жалость! Семнадцатый нумер брался теперь чуть ли не с бою. Надо доказать, что Анна ошиблась вчера. Надо решить эту загадку.
Последняя ответила презрительной улыбкой. Анна слишком ценила свое достоинство, чтобы входить в какие-либо объяснения и пререкания с подругами, которых в глубине души считала ниже и глупее себя. Все последующие уроки, завтрак и обед мы просидели как на иголках; ожидая того часа, когда нам прочтут распределение нумеров для часа музыкальных упражнений. Наконец час этот настал. В 7 часов вечера Fraulein Hening взошла на кафедру и, взяв в руки тетрадку с расписанием, прочла распределение селюлек. Бельская — 10, Иванова — 11, Морева — 12, Хованская — 13 и т. В первую минуту мне показалось, что я ослышалась… — Какой? Галочка, пусти, пусти меня! Но я не согласилась: мне во что бы то ни стало захотелось попасть туда самой, чтобы подтвердить слова батюшки или… убедиться в предположении Анны.
Недавнее прошлое В институте было 20 нумеров музыкальных комнат, или селюлек, как мы их называли. Часть их была за залой, часть в нижнем темном коридоре, неподалеку от лазарета и по соседству с квартирой начальницы. Они помещались одна подле другой в два этажа, и из нижних селюлек в верхние вела узенькая деревянная лесенка. В нижних селюльках, «лазаретных», давались уроки музыкальными дамами, в верхних, зазальных, — исключительно экзерсировались. Окна всех селюлек выходили в сад, прямо на гимнастическую площадку, находящуюся перед крыльцом квартиры начальницы. Я вошла в 17-й нумер, не ощущая никакого страха, и открыла окно. Струя свежего сентябрьского воздуха ворвалась в крошечную комнатку, где мог только поместиться старинный рояль с разбитыми клавишами и круглый табурет перед ним. Потом вынула из папки толстую тетрадь шмитовских упражнений, положила ноты на пюпитр и, придвинув табурет, уселась за рояль. Газовые рожки, вделанные в стену, ярко освещали крошечный нумер.
Из соседнего 16-го нумера слышались тщательно разыгрываемые чьей-то нетвердой рукой гаммы под монотонное выстукивание метронома. Это Раечка Зот, рябоватенькая, худосочная блондиночка, разучивала музыкальный урок к следующему дню. Скоро и верхние и нижние селюльки огласились самыми разнообразными звуками из разных мотивов; получилось какое-то ужасное попурри. Одна воспитанница играла гаммы, другая — упражнения, третья — пьесу, и все это сопровождалось громким отсчитыванием на французском языке и стуком метронома: — Un, deux, trois, un, deux, trois! Свежий осенний вечер уже давно окутал природу… Деревья, еще не лишенные вполне осеннего убранства, казались громадными гигантами, протягивающими неведомо кому и неведомо зачем свои гибкие мохнатые ветви-руки… Луны не было… Только звезды, частые, золотые звезды весело мигали с неба своими зеленоватыми огоньками, как бы ласково заглядывая в окно селюльки… Они словно притянули меня к себе… Остановившись на полутакте, я вскочила с табурета, подошла к окну и стала с жадностью вдыхать в себя свежую струю чудесного, чистого вечернего воздуха. Я не могу равнодушно смотреть на звезды, не могу оставаться наедине с ними, чтобы они не навевали моему воображению милые, далекие картины моего детства… И сейчас эти картины встали передо мною, сменяясь, появляясь и исчезая, как в калейдоскопе. Жаркий июньский полдень, такой голубой, нежный и ясный, какие может только дарить самим Богом благословенная Украина… Вот белые, как снег, чистые мазанки, затонувшие в вишневых рощах… Как славно пахнут яблони и липы!.. Вот раздвигаются ближайшие кусты сирени, и молодая еще, очень худенькая и очень бледная женщина, с громадными выразительными глазами, всегда ласковыми и всегда немного грустными, появляется, словно в раме, среди зелени и цветущей сирени. Она присаживается рядом со мною, и я прошу ее поговорить о моем отце.
Это мой любимый разговор. Отец — моя святыня, которую — увы! Мой отец — герой, и имя его занесено на страницы отечественной истории вместе с другими именами храбрецов, сложивших свои головы за святое дело. В последнюю турецкую войну отец мой был убит при защите одного из редутов под Плевной. Он схоронен далеко на чужой стороне, и мне с матерью не осталось даже в утешение дорогой могилы… Но зато нам оставались воспоминания об отце-герое… И мама говорила, говорила мне без конца о его храбрости, смелости и великодушии. И Гапка, разинув рот, слушала повествование о покойном барине, и даже Жучка, казалось, навострила уши и была не совсем безучастна к этой беседе. Скоро к нам присоединилось кудрявое, прелестное существо, с ясными глазенками и звонким смехом: мой маленький пятилетний братишка, убежавший от надзора старушки няни, вынянчившей целых два поколения нашей семьи… Чудные то были беседы в тени вишневых и липовых деревьев, вблизи белого, чистенького и небольшого домика, где царили мир, тишина и ласка! Но вот картина меняется… Я помню ясный, но холодный осенний денек. Помню бричку у крыльца, плач няни, слезливые причитания Гапки, крики Васи и бледное, измученное и дорогое лицо, без слез смотревшее на меня со страдальческой улыбкой… Этой улыбки, этого измученного лица я никогда не забуду!
Меня отправляли в институт в далекую столицу… Мама не имела возможности и средств воспитывать меня дома и поневоле должна была отдать в учебное заведение, куда я была зачислена со смерти отца на казенный счет. Последние напутствия… последние слезы… чей-то громкий возглас среди дворни, провожавшей меня — свою любимую панночку… и милый хутор исчез надолго из глаз. Потом прощание на вокзале с мамой, Васей… отъезд… дорога… бесконечная, долгая; в обществе соседки нашей по хутору, Анны Фоминичны, и, наконец, институт… неведомый, страшный, с его условиями, правилами, этикетом и девочками… девочками… без конца. Я помню отлично тот час, когда меня — маленькую, робкую, новенькую — начальница института ввела в 7-й, самый младший класс. Вокруг меня любопытные детские лица, смех, возня, суматоха… Меня расспрашивают, тормошат, трунят надо мною. Мне нестерпимо от этих шуток и расспросов. Я, точно дикий полевой цветок, попавший в цветник, не могу привыкнуть сразу к его великолепию. Я уже готова заплакать, как предо мною появляется ангел-избавитель в лице черноокой красавицы грузиночки княжны Нины Джавахи… Я как сейчас вижу пленительный образ двенадцатилетней девочки, казавшейся, однако, много старше, благодаря недетски серьезному личику и положительному тону речей. Я и Нина стали неразлучными друзьями.
Если бы у меня была сестра, я не могла бы ее любить больше, нежели любила княжну Джаваху… Мы не расставались с ней ни на минуту до тех пор, пока… пока… Я вижу этот мучительный, ужасный день, когда она умирала от чахотки… Я никогда, никогда не забуду его… Это до неузнаваемости исхудалое личико будет вечно стоять передо мною, с двумя багровыми пятнами румянца на нем, с громадными, вследствие худобы лица, глазами… Я никогда не перестану слышать этот за душу хватающий голосок, шептавший мне, несмотря на страдания, слова нежности, дружбы и ласки… Господи! Чего бы только не сделала я тогда, чтобы отклонить удар смерти, занесенный над головою моего маленького друга! Но она умерла! Все-таки умерла, моя маленькая черноокая Нина! Мне остался только дневник покойной, все прошлое ее недолгого отрочества, записанное в красную тетрадку, да фамильный медальон с портретом Нины в костюме мальчика-джигита. И день ее похорон я тоже никогда не забуду… ясный, весенний, солнечный день, роскошный катафалк под княжеской короной, белый гроб с останками княжны и статного красавца генерала — отца Нины, с безумным взглядом шагавшего впереди нас за гробом дочери на монастырское кладбище. Он не застал в живых Нины, которую любил до безумия. Новая картина… новые впечатления. Внезапный приезд мамы за мною перед летними каникулами… мамы и Васи с нею… Сумасшедшая радость свидания… Поездка в Новодевичий монастырь на могилу Нины и нежданный-негаданный приезд ее родственника князя Кашидзе, явившегося к нам в номер гостиницы перед самым нашим отъездом!
Он привез сердечную благодарность князя Георгия Джавахи, отца Нины, благодарность мне за мою беспредельную любовь к его дочери. Затем отъезд из Петербурга, радостный, счастливый, под милое небо милой сердцу Украины… Лето… дивное, роскошное… с прогулками в лес, с вечным праздником природы, с соловьиными трелями, с заботливой любовью мамы, с ласками Васи… няни… Не то сон… не то действительность… Зачем он промчался так скоро? Снова осень… институтки, начальница, учителя, классные дамы… и тоска, тоска по своим… И вот она — новая подруга — пылкая, необузданная, экзальтированная девочка с рыжими косами и восприимчивым сердцем. Она не заменит мне никогда моего усопшего друга, но она мила и добра ко мне, и я люблю ее горячо, искренно! Меня, впрочем, любит не она одна. Меня любят все и балуют как могут; я нахожу второй дом в институте, сестер — в лице подруг, заботливую попечительницу — в лице начальницы… Я способна, послушна, толкова… я первая ученица… я представительница класса и его надежда… Счастье улыбается мне… И вдруг снова ночь, мрак, пустыня и ужас! Все, что было бесконечно дорого, для кого я старалась учиться, для кого отличалась в прилежании и поведении — того не стало. Мама умерла так неожиданно и скоро, что тяжелое событие пронеслось ужасным кошмаром в моей жизни… Брат Вася заболел крупом, и моя мать заразилась от него… Это было в год моего перехода в четвертый класс. Я узнала о печальном событии только через неделю после него.
Письма с Украины идут долго. Три дня проболели мама с братом, и оба скончались один после другого, в тот же день… Это было мучительное, стихийное горе… Главное, ужасно было то, что я не видала их в последние минуты… Их схоронили без бедной Люды… Я помню день, когда Maman прислала в класс за мною. К Maman призывали только в исключительных случаях: или когда надо было выслушать выговор за провинность, или когда с институтками случалось какое-нибудь семейное горе… «Выговоров я не заслужила, значит, надо было ожидать другого»… — решила я по дороге в квартиру княгини-начальницы, и смертельная тоска сжала мне сердце. Что-то точно ударило мне в сердце… Я бросилась с воплем к ногам начальницы и сквозь рыдания пролепетала: — Умоляю… не мучьте… правду… одну только правду скажите… Они умерли, да? Мучительно протянулась секунда в ожидании ответа. Мне она показалась по крайней мере часом. Я слышала, как маятник часов выстукивал свое монотонное «тик-так», или то кровь била в мои виски, я не знаю. Все мое существо, вся жизнь моя перешла в глаза, так и впившиеся в лицо начальницы, на котором страшная жалость боролась с нерешительностью. И Maman сжалилась надо мною и сказала свое потрясающее «да», сжав меня в объятиях.
Это было ужасное горе. Когда умерла Нина Джаваха, я могла плакать у ее гроба и слезы хотя отчасти облегчали меня. Тут же не было места ни слезам, ни стонам. Я застыла, закаменела в моем горе… Ни учиться, ни говорить я не могла… Я жила, не живя в то же время… Это был какой-то тяжелый обморок при сохранении чувства, что-то до того мучительное, страшное и болезненное, чего нельзя выразить словами. И в такую минуту милая рыжая девочка пришла мне на помощь. Маруся Запольская взяла меня на свое попечение, как нянька берет больного, измученного ребенка… Она бережно, не касаясь моей раны, переживала со мною всю мою потрясающую драму и облегчала мое печальное существование, насколько могла. Милая, добрая, чуткая Краснушка! Я благословляю тебя за твое чудное сердечко, за твою тонкую, восприимчивую, глубокую натуру! С той минуты, как я осиротела, я поступила в полное ведение института.
У меня уже не было семьи, дома, родных… Это мрачное здание стало отныне моим домом, начальница должна была заменить мне мать, подруги и наставницы — родных. Я не могла бы просуществовать на мою скромную пенсию после отца, и потому институтское начальство должно было взять на себя хлопоты по устройству моего будущего… А это будущее было теперь так близко от меня… Я смотрела на темное небо и ласковые звезды, а с души моей поднимались накипевшие вопросы: «Что-то будет со мною? Куда попаду после выпуска? У кого начну мою трудную службу в гувернантках? И будет ли судьба ласковой в будущем к бедной, одинокой девушке, не имеющей ни родных, ни крова? Страшная загадка Картины минувшего так захватили меня, что я и не заметила, как прошло время. Я, должно быть, больше часу простояла у окна селюльки, охваченная моими воспоминаниями, потому что звуки гамм и упражнений в соседних селюльках давно затихли и могильная тишина воцарилась в них. На душе у меня вдруг сделалось как-то холодно и тоскливо. Какой-то необъяснимый страх незаметно прососался в сердце и заставил его биться учащеннее и тревожнее обыкновенного.
Нежелательное воспоминание о вчерашнем рассказе Вольской особенно настойчиво лезло в голову. Дрожащими руками втискивала я ноты в папку «Musique», которую, как нарочно, долго не могли связать мои дрожащие пальцы. Легкий стук в стекло двери в селюльках были всюду стеклянные ужасно обрадовал меня. Ледяной ужас сковал мои члены. Прямо против меня, прижимаясь бледным лицом к стеклу и пристально глядя мне прямо в глаза яркими, горящими, как уголья, глазами, стояла высокая, худая, как тень, женщина в черном платье. Я не могу точно определить того чувства, которое охватило меня при виде призрака, так как я не сомневалась ни на минуту, что это был действительно призрак. У живых людей не могло быть такого бледного, худого лица и таких странных, блуждающих глаз. Я видела сквозь стекла двери, как они горели — эти страшные глаза, остановившись на мне каким-то хищным, диким взглядом… Улыбка кривила губы… страшная, как смерть, улыбка… Я стояла как заколдованная, не смея ни двинуться, ни крикнуть… Я с ужасом ждала, чего — сама не знаю… но чего-то рокового, неизбежного, что должно было свершиться здесь, сейчас, сию минуту… Ручка двери зашевелилась… Еще секунда — и черная женщина стояла на пороге, протягивая ко мне костлявые, худые руки, белые как снег. Но ни убежать, ни спастись я не могла.
Черная женщина стояла в пяти шагах от меня, загораживая выход, и, казалось, читала все мои сокровенные мысли… Вдруг она двинулась ко мне, бесшумно скользя, почти не отделяя ног от полу. Еще минута — и две худые, холодные руки легли мне на плечи, а черные глаза, горящие, как два раскаленных угля, смотрели мне в глаза своими громадными зрачками. И вдруг глухой, низкий голос женщины не то простонал, не то проговорил с тоскою: — Куда? Куда они ее дели? Новый ужас заледенил теперь все мое существо. Черная женщина заговорила… С ее бледных, почти безжизненных уст срывались теперь странные, дикие слова, перемешанные с воплями и стонами. Бешено сверкали на меня два огненных глаза, костлявые пальцы до боли впивались мне в плечи, а губы выкрикивали отрывисто и глухо. Их дочери, сестры, жены живут, радуются, дышат! А она, такая юная, такая красивая, должна лежать и томиться под белым крестом… Я знаю, что она жива!
Знаю… Я слышу, она говорит: «Мама! За что меня убили? Мама, накажи моих палачей, моих убийц! Я отомщу им за твою гибель! Будь покойна, радость моя, будь покойна… Ты должна была жить, а не их дети, их тщедушные, жалкие, болезненные дети! Так пусть же гибнут и они, пусть и они ложатся под белый крест, пусть и их давит земля! Я хочу! Я должна быть справедлива! И с этими словами она с ужасной, блуждающей улыбкой заглянула мне в лицо.
Сомнений не было. Передо мною стояла безумная. Я ничего не поняла из ее бессмысленного лепета, но инстинктом почувствовала, что мне грозит смертельная опасность. Движимая чувством самоохраны, я сбросила ее руки с моих плеч и кинулась за рояль, в противоположный угол селюльки… Тихий, торжествующий смех огласил крошечную комнатку… Сумасшедшая в три прыжка бросилась ко мне и схватила меня за горло… В углах ее рта клокотала розовая пена, глаза почти вылезли из орбит. Я сделала невероятное усилие и еще раз вывернулась из ее рук. Тогда началась бешеная травля. Я бегала как безумная вокруг рояля, опрокинув табурет, попавшийся мне навстречу. Безумная гналась по пятам за мною, испуская от времени до времени какие-то дикие вопли и стоны. Я чувствовала, что от быстроты ног зависело мое спасение, и все скорее и скорее обегала рояль.
Но мало-помалу усталость брала свое, ноги мои подкашивались, голова кружилась от непрерывного верчения в одну сторону… еще минута — и безумная настигнет меня и задушит своими костлявыми руками… Отчаяние придало мне силы. Я сделала невероятный скачок, опередила черную женщину и, бросившись к двери, выскочила из селюльки. В ту же минуту дикий вопль потряс все помещение селюлек. Такой же, но более тихий вопль раздался снизу, и в ту же минуту бледная как смерть Арно вбежала мимо меня в номер и бросилась к безумной. Очнись, успокойся, голубка! Здесь только друзья твои! При первых же звуках этого голоса безумная разом затихла и покорно прижалась к плечу Арно головою, точно ища защиты. В ней ничего уже не было теперь ни зловещего, ни ужасного. Горящие до того, как уголья, глаза безумной как-то разом потухли и бессмысленно-тупо смотрели на меня… На губах играла улыбка, но уже не прежняя, страшная, а какая-то новая, жалкая, виноватая, почти детски-застенчивая улыбка… Она еще более осунулась и побледнела и стала еще более похожею на призрак… М-lle Арно осторожно взяла ее под руку, и мы все трое вышли из селюлек.
Я тихо шла за ними. Уже поднимаясь по лестнице, Арно обернулась ко мне: — Моя бедная сестра напугала вас!.. Простите ли вы ее, Люда? Так черная женщина оказывалась сестрою нашей m-lle Арно, нашей классной дамы! Я прошу вас, Люда, не говорить никому ни слова о случившемся… Вы ведь не захотите причинять мне зла? Ведь если княгиня узнает о том, как вас испугала моя несчастная сестра, весь гнев ее обрушится на меня. Я знаю, Люда, вы добрая девушка и исполните мою просьбу. В свою очередь я отплачу вам тем же… Вы не нуждаетесь в снисхождении, потому что безупречны в поведении и прилежании, но ваш друг Запольская… вы понимаете меня?.. Мне стало жаль ее.
Она была так жалка, так несчастна в эту минуту! И как все это неожиданно и странно случилось… У нее была дочь, которую она боготворила. Она еще больше привязалась к девочке после смерти любимого мужа… Это был прелестный ребенок, Влассовская! Умненький, развитой, красивый… наша общая любимица и надежда. И вдруг она заболела тяжелой болезнью, требующей операции… Ей ее сделали, но слабый организм девочки не выдержал, и ребенок умер под ножом. Это ужасное несчастье повлияло на сестру, и она сошла с ума. Я взглянула на безумную. Она шла по-прежнему тихо, едва передвигая ноги, и прежняя блуждающая улыбка виновности и приниженности играла на ее губах. Мне стало так нестерпимо смутно и горько на душе, что я поспешила уйти от них.
В дверях дортуара я столкнулась с Вольской… Ее темно-серые глаза так и впились в меня с немым вопросом. Я хотела пройти мимо, сделав вид, что не замечаю ее вопрошающего взгляда, но она властно взяла меня за руку и принудила остановиться. Не отвечать я не могла, а выдать тайну Арно мне не позволяла моя совесть, поэтому я смело посмотрела в глаза Анны и отвечала без запинки: — Да, Вольская, ты права!.. Я также видела призрак… ГЛАВА X Скандинавская дева Институтская жизнь кипела, шумела и бурлила событиями, правда, однообразными донельзя, но все же событиями, являвшимися в монотонном существовании воспитанниц. Я никому ни полсловом не обмолвилась о тайне Арно. Подруги удовольствовались моим объяснением, что я видела то же, что и Вольская, после чего 17-й нумер был поголовно признан «страшным» и никто из воспитанниц не решался экзерсироваться в нем. Впрочем, это было недолго. Черная женщина не появлялась больше. Арно отправила свою сестру в больницу, и мало-помалу старое событие потеряло свой интерес, уступая более свежим и ярким впечатлениям.
Но оно не могло пройти бесследно, и последствия выразились в отношении к нам Арно. Она уже не придиралась так, как раньше, и, что было приятнее всего, вычеркнула Краснушке ее ноль за поведение и вновь записала Корбину на красную доску. Не скажу, чтобы поведение Арно было мне приятно: я довольно некрасиво, как казалось мне, покупала благополучие моим друзьям. Между тем институтская жизнь обогатилась еще одним событием. Однажды мы сидели за уроком рисования, который особенно любили за снисходительное к нам отношение старика учителя Львова, смотревшего сквозь пальцы на посторонние занятия во время его урока. Вдруг в класс как пуля влетела Миля Корбина с неистовым криком: — Новенькая, новенькая, новенькая! Умерьте пыл ваш! Эта новенькая совсем не то, что вы думаете! И… я больше ничего не скажу, пусть это будет сюрприз!
Вот увидите! Ах, какой сюрприз! Какая новость будет для всех вас! Дверь в класс широко распахнулась, и вошла Maman, со своим знаком кавалерственной дамы на плече, в сопровождении Кис-Кис и двух молодых девушек, в одной из которых я, несмотря на долгую разлуку, узнала Ирочку Трахтенберг, в другой — Нору — принцессу из серого дома. Вот вам и сюрприз! Действительно, сюрприз вышел не на шутку, и мы разинули рты от удивления. Принцесса из серого дома, таинственная белая девушка, поступала к нам в институт как самая заурядная новенькая! На ней было надето то же белое платье или что-то похожее на него, воздушное и легкое, как облако.
Тест с ответами: «Производные и непроизводные предлоги»
Несколько секунд длилось молчание. Мы были уже слишком взрослыми для того, чтобы приставать к вновь поступившей с вопросами, и слишком еще детьми, чтобы удержаться от подобного соблазна. Поэтому мы бесконечно обрадовались, когда звонок возвестил об окончании класса, и, позабыв о нашем достоинстве выпускных, мы все повскакивали с мест и окружили Нору. Новенькая чуть заметно, неуловимо улыбнулась. Только не увлекайтесь этим! Она вам живо изменит. Милка не отличается верностью.
В прошлом году она обожала Александра Македонского, потом изменила ему для Сократа, потом обожала Кузьму Ивановича. Это старший повар. Он ужасно смешной и добрый… Всегда нам давал кочерыжки и морковь… Скоро он уедет в Сибирь, на родину… А вы откуда? Белый цвет — символ невинности. Она единственная из всего класса осталась сидеть на своей скамейке, старательно подтушевывая рисунок и делая вид, что не обращает ни малейшего внимания на новенькую. Новенькая оглянулась на рыжую девочку, и лукавая улыбка скользнула по ее губам.
Она бесцеремонно раздвинула окружавших ее институток и подошла к пюпитру Краснушки. Разве вы не видите сами? Краснушка вспыхнула. Она считалась одною из лучших учениц у Львова и очень гордилась своей способностью к рисованию. И вдруг эта Бог знает откуда явившаяся новенькая открыто уличала ее рисунок в неправильности перед лицом всего класса! Маруся была страшно самолюбива и горда.
Она сердито захлопнула свой альбом и, дерзко уставившись в лицо новенькой загоревшимися глазами, проговорила резко: — Я не нуждаюсь в указаниях. Мне их сделает учитель. Лицо Краснушки мгновенно побледнело, как это всегда с ней бывало в минуты волнения и гнева. Нора не смутилась ни на секунду. Она чуть заметно пожала своими тонкими плечиками и произнесла, обращаясь ко всем нам: — Какое несчастье, что в учебных заведениях России так мало уделяют внимания светскому воспитанию, — и затем, повернувшись ко мне, живо проговорила с любезной улыбкой: — Я ждала вас все время, отчего вы не пришли ко мне? Я находилась в затруднительном положении, не зная, что отвечать.
Новенькая так и залилась своим серебристым смехом, делавшим ее прелестной. Эта сердитая рыженькая художница не пускала вас ко мне? Но… ma belle, неужели у вас нет собственной воли? Я смутилась. Не могла же я ей раскрыть мою душу в первый же час моего знакомства и признаться в том, что рыженькая художница — моя милая Маруся, самое дорогое, самое близкое для меня существо в институтских стенах, ради спокойствия которой я готова выносить все ее маленькие требования и капризы. Вероятно, лицо мое было очень растерянно и глупо, потому что Нора снова рассмеялась и, взяв меня за руку, проговорила: — Ну-ну, это не мое дело!
Лучше познакомьте меня с вашими подругами. Вы слышали, о чем просила моя сестра Ирэн? Chaperonnez-moi donc, ma mignonne! Я должна была исполнить ее желание и перезнакомила ее со всем классом. Новенькая была безукоризненно изящна и грациозна. Каждое движение ее было законченно и картинно.
Мы не могли не заметить этого и не признать в ней отлично воспитанной великосветской барышни из вполне аристократического дома и невольно конфузились перед нею за наши грязные передники и выпачканные в чернилах пальцы. Одна неугомонная Маруся не хотела «признать» новенькой. Лишь только прозвучал звонок, возвещавший начало следующего урока, и я вернулась на мое место, Краснушка приблизила ко мне почти вплотную побледневшее от гнева лицо и прошептала, задыхаясь от слез и злости: — Если ты будешь говорить с нею, гулять в перемену или слушать ее хвастливое вранье, я тебе не друг больше, слышишь ли, не друг, Люда! Я поспешила ее успокоить лаской и обещаниями исполнить ее просьбу. Маруся успокоилась так же быстро, как и взволновалась, и только не отпускала меня от себя ни на минуту, боясь, чтобы Нора не завладела мною. В тот же вечер, в кругу трех-четырех из почитательниц ее таланта, Краснушка читала свою поэму, написанную во время урока истории под крышкой пюпитра.
Поэма называлась «Скандинавская дева», и в ней безжалостно осмеивалась вновь поступившая Нора Трахтенберг. Заговор Новенькую одели в зеленое камлотовое платье, белый фартук и пелеринку. Только белокурые косы ее остались висеть вдоль спины. Новенькая страдала мигренями, и волосы, уложенные жгутом на затылке, как это требовалось по форме, могли отяготить ее прелестную головку, потому ей, в виде исключения, разрешили носить косы. В зеленом платье, безобразившем обыкновенно всех прочих институток, красота новенькой выступала еще рельефнее. Особенно нравились ее глаза под темными ресницами, всегда слегка прищуренные, насмешливые и вызывающие.
Да не одни только глаза: вся она была как-то необыкновенно красива — куда лучше Вали Лер, «саксонской куколки», и Медеи — Вольской. Класс как-то странно относился к Норе. Никто не задевал, не затрагивал ее. Все давали ей почтительно дорогу, как бы сознавая ее превосходство; при ее появлении смолкали беззаботные институтские речи: глупые шутки, наивные выдумки и остроты — все это не имело места в обществе Норы. Ее стеснялись, как посторонней. Чуткие девочки понимали, что эта красивая, бледная аристократка, поступившая на один год, чтобы усовершенствоваться в русском языке, не могла иметь ничего общего с детьми средних русских семей, преимущественно сирот, дочерей офицеров и служащих в военном ведомстве.
Даже Анна Вольская, гордая, не признающая ничьего превосходства, стушевалась как-то со времени поступления новенькой и сошла «на нет», как про нее с горечью говорила ее подруга Лер. Даже Миля Корбина не смела открыто боготворить Нору и поклонялась ей втайне, точно подавленная ее превосходством над всеми. Одна Краснушка не желала, по-видимому, «признавать» совершенства Норы. Она открыто вела с нею нескончаемую войну, задевая ее ежеминутно, стараясь изо всех сил уронить достоинство новенькой и сравнять ее со всеми прочими институтками. Но Нора, казалось, и не замечала даже усилий Маруси. С великолепным спокойствием отмалчивалась она на все колкости и задирания Краснушки, и только привычная тонкая усмешка морщила по временам ее гордые губы.
Когда же выходки Запольской превышали всякую меру терпения, Нора спокойно поднимала глаза от книги она по большей части читала во время рекреаций английские романы, которые были нам недоступны по причине незнания языка и, лукаво сощуриваясь, говорила безо всякой злости по адресу Запольской: — Юпитер, ты сердишься — значит, ты не прав! Досадно было и то Марусе, что молодая Трахтенберг была отлично и разносторонне подготовлена по всем предметам. Учителя были в восторге от ее познаний. Особенно француз Torneur слушал декламацию Норы и читал ее сочинения с особенным восторгом. Только двое из учителей не признавали Норы: это Терпимов, все еще не разучившийся краснеть со дня своего поступления, да батюшка, любивший все ласковое, простенькое и податливое в своих девочках, чего именно и недоставало Норе. Как лютеранка, Трахтенберг не училась у отца Филимона.
К ней ходил пастор два раза в неделю, но она присутствовала на наших уроках и, глядя пристально своими сощуренными глазами прямо в лицо священника, не пропускала, казалось, ни одного его слова. Зато, когда, по свойственной ему привычке, батюшка положил как-то ей на голову свою большую руку, Нора осторожно высвободила из-под рукава синей шелковой рясы свою красивую головку и, нисколько не смущаясь, отодвинулась в дальний угол скамейки, приглаживая чуть-чуть спутавшиеся под рукой батюшки волосы. Отец Филимон пристально посмотрел на девочку и уже больше никогда не гладил ее по голове. С русским учителем у Норы вышло очень курьезное приключение. Нора очень плохо объяснялась по-русски. Терпимов, уже несколько привыкший и ориентировавшийся в классе выпускных, вызвал как-то Нору к доске и задал ей классное сочинение на тему: «Человек как перл творения».
Нора долго стояла и думала у доски… Наконец смело взяла мелок и написала следующее: «Животность человека дольше продолжается, нежели животность зверей, птиц, рыб, комарей и прочих гадостей». Не успела она поставить точку, как весь класс дружно прыснул со смеху. Терпимов поднял глаза на доску и тоже рассмеялся, прикрывая рот рукой и мучительно краснея. Краснушка злобно торжествовала, радуясь унижению врага. Она гордо вышла к доске и, зачеркнув фразу Норы, написала внизу: «Жизнь человека продолжается дольше жизни зверей, птиц, рыб, комаров и прочих насекомых». На торжествующую Краснушку она даже и не взглянула.
Терпимов, несмотря на свою природную застенчивость, привыкал к классу с каждым уроком все больше и больше. Он преспокойно уже наставил ученицам несколько шестерок за неудачные ответы, ни на йоту не повышая при этом голоса и ничем не выражая своего беспокойства. Он был далеко не тем незначительным, добрым и безобидным существом, каким мы его сочли в день его поступления к нам. Прозвище Дон-Кихота теперь мало подходило к нему, и мы не долго думая переименовали его в Гадюку. Действительно, Терпимов отчасти и оправдывал это название. Он был хитер, лукав, пронырлив и до крайности застенчив при всем этом.
Открытого натиска со стороны преподавателя институтки никогда не боялись. Напротив, дядю Гри-Гри мы особенно ценили за то, что он делал сбавки, прибавки под «злую руку», «с плеча», как говорится. Приготовив у него урок, воспитанница могла смело рассчитывать, что старое забудется и она получит желанную прибавку. Терпимов не то. Начать с того, что он по входе в класс незаметно из-под руки, прикрывавшей его подслеповатые глаза, оглядывал с добрых пять минут девочек и, надо отдать ему справедливость, проявлял при этом удивительное чутье, так как сразу угадывал, кто не знает урока, и вызывал незнающих в первую же голову. Девочки, разумеется, попадались и получали единицы.
Потом, к концу урока, поставив достаточное количество плохих отметок, Терпимов, как бы желая загладить впечатление, вызывал лучших учениц, дававших бойкие ответы. Особенно благоволил он к Крошке, обожавшей его и сумевшей подделаться под его требования. Это гармония! Меня он терпеть не мог, несмотря на то что я училась у него не хуже, чем у других преподавателей. Не знаю, за то ли ненавидел меня Терпимов или за другое, но больше 10 баллов, несмотря на отличный ответ, он мне не ставил никогда. Был понедельник.
После вчерашнего праздника не успевшие еще очнуться институтки, думавшие больше о воскресном посещении родных, нежели об уроке русской словесности, слушали вяло и отвечали свои уроки неудачно. Терпимов злился, но тщательно скрывал это, по своему обыкновению. Кира обомлела. Она перед самым уроком дождалась Терпимова в коридоре и попросила его не вызывать ее сегодня, так как вчера у нее не было времени приготовить заданное. Он только молча поклонился в ответ, что она и приняла за знак согласия с его стороны. И вдруг такая измена!
Такая подлая, предательская измена! О, это было уже слишком! Кира встала со своего места и пролепетала заикаясь: — Monsieur Терпимов… вы не поняли меня… я просила… Но он отлично ее понял, бедную Киру, потому что предательская усмешечка играла в уголках его тонкого рта. Бедная Кира встала вне себя от волнения. Маня считалась отличной «суфлершей». Она умела подсказывать урок не разжимая рта и не шевеля губами, смотря при этом самым невинным образом прямо в лицо учителя.
Но на этот раз ни Кире, ни ей не повезло. Пожалуйте-с в таком случае на середину класса и вы, госпожа Дергунова, также-с! Названные девочки вышли и встали перед кафедрой, обе багрово-красные от смущения и стыда. Разумеется, ни та, ни другая не знали урока, и, разумеется, обе соседки дружно получили по жирному колу в журнальной клеточке. Я не… Тут Кира не выдержала и зарыдала навзрыд… — Кирушка… персик мой милый Киру Дергунову называли Персиком или Персом — за сходство ее имени с Киром — царем персидским , не плачь… противная Гадюка ни одной слезинки твоей не стоит! Что это за дикое отношение, в самом деле?..
Не реви, Кира, не стоит портить глаз! И Арношке нечего было изливаться! Они с Гадюкой одного поля ягода! Пугач и Гадюка, прелесть что за подбор! Мы не «седьмушки»! Ты, как пострадавшая, можешь выдумать казнь Гадюке.
Лида Маркова, решавшая к следующему дню математическую задачу, покорно встала, захлопнула учебник и подошла к толпе. Ведь он твой, ты его обожаешь! Главным образом, от тебя требуется, Крошка, — серьезно обратилась к Марковой Маруся, — чтобы ты отреклась от предателя Гадюки! Четыре позванные девочки отделились от толпы и во главе с Марусей скрылись за доской, на которой висела карта с распределением Римской империи, приготовленная к последующему уроку древней истории. Минут пять длилось совещание. Потом Маруся первая выбежала из-за доски и, сверкая заискрившимися глазами, вскочила на кафедру.
Око за око, зуб за зуб. Великолепный закон, и я его первая последовательница. Я придумала такую штучку, что противная Гадюка никогда ее не забудет! Поведение Гадюки слишком возмутило и ленивых, и прилежных, и «парфеток», и «мовешек», чтобы они могли равнодушно отнестись к этому происшествию. По какому праву? Ты предпочитаешь идти против класса и быть на стороне Гадюки?
Нет правила останавливать учителя у класса и просить его не вызывать… — Правила! Предупреждаю, mesdames, от меня не ждите ни укрывательства, ни лжи перед начальством! И договорив последнюю фразу, Нора выделилась из толпы и спокойно направилась к своему месту, где снова уселась за прерванное чтение. Не верьте ей! Она не выдаст! Ей-Богу же, не выдаст!
И Миля для подтверждения своих слов усиленно закрестилась на висевший в углу класса образ Богородицы. Покончив с заговором, девочки успокоились немного. Казнь Гадюки была решена. Суд и расправа Это случилось ровно через три дня после «заговора». Историк Козелло — смуглый, красивый брюнет небольшого роста, которого я обожала взапуски с Кирой и Милкой, — окончил рассказ о распадении римского государства, четко расписался в классном журнале и, кивнув нам своей характерной крупной головою, не торопясь вышел из класса. Fraulein Hening, дежурившая в этот день, собственноручно открыла форточку для вентиляции воздуха и заторопила нас выйти в коридор, как это требовалось после каждого урока.
Маруся была особенно возбуждена в этот день. Она поминутно смеялась без причины, заглядывала мне в глаза и то напевала, то декламировала отрывки своих стихов. Ровно за минуту до начала урока, она кликнула Киру и Белку, и они втроем незаметно пробрались в класс и присели внизу кафедры, так что их не было видно. Я не подозревала, что они делали там, но когда мы все вошли в класс после коротенькой рекреации, три девочки как ни в чем не бывало сидели на своих местах и усердно повторяли уроки. Тотчас же по первому звуку колокольчика в класс вошел Терпимов. Я не видела его после случая с Кирой, и теперь он показался мне еще более противным и отталкивающим, чем когда-либо.
Мне показалось даже, что при входе в класс он как-то особенно торжествующе взглянул на бедного Персика, присмиревшего на своем месте. Я взглянула на Марусю. Она вся была олицетворенное ожидание. Лицо ее побледнело… Губы дрожали, а искрящиеся, обыкновенно прекрасные, теперь злобные глаза так и впились в ненавистное лицо учителя. Я вижу по тебе, что ты… Я не докончила… Легкий крик, вылетевший из груди Терпимова, прервал меня… Учитель держался одною рукою за кафедру, другая была вся в крови, и он быстро-быстро махал ею по воздуху. Лицо его, искаженное страданием, бессмысленно смотрело на нас.
Да… да… так и надо! Что теперь будет, — пронеслось вихрем в моей голове, — что-то будет теперь, Господи? Терпимов все еще стоял на кафедре, тряся по воздуху рукою, с которой медленно скатывались капля за каплей тоненькие струйки крови. Его глаза смотрели на нас с гневом, смешанным со стыдом. Это длилось с минуту. Потом он словно очнулся от сна, будто внезапно поняв проделку девочек.
Вынув здоровой рукой платок из кармана и зажав им больную руку, он обвел весь класс долгим вопрошающим взглядом и, поспешно сойдя с кафедры, не говоря ни слова, скрылся за дверью. Fraulein Hening тоже сразу поняла суть дела. Она вошла на кафедру, наклонилась к стулу и через две секунды три большие, длинные с бисерными головками булавки лежали подле чернильницы на столе. Fraulein Hening была взволнована не менее нас самих. Можно простить шалость, непослушание, но злую проделку, умышленно нанесенный вред другому я не прошу никогда!.. Едва только Fraulein успела сказать это, как в класс вошла начальница в сопровождении инспектрисы, инспектора классов — толстенького, добродушного человечка и злополучного Терпимова с обернутою окровавленным платком рукою.
Это уже не шалость, не детская выходка! Это злой, отвратительный поступок, которому нет названия, нет прощения! Мне стыдно за вас, стыдно, что под моим начальством находятся девочки со зверскими наклонностями, с полным отсутствием сердечности и любви к ближнему! Я должна извиниться перед вашим учителем за невозможный, отвратительный поступок с ним — и кого же? За что вы так гадко поступили с monsieur Терпимовым? Что он вам сделал?
Отвечайте же, что же вы молчите? Но мы поняли, что отвечать — значило бы признать себя виновными, выдать с головою друг друга, и потому виновато молчали, уставившись потупленными глазами в пол. Молчала и инспектриса m-lle Еленина — худая, злющая старуха с выцветшими глазами. Молчал, укоризненно покачивая головою, инспектор, молчал и сам Терпимов — виновник происшествия, бегая взглядом по всем этим низко склоненным головкам юных преступниц. Это была мучительная пауза, показавшаяся нам вечностью. Это было затишье перед грозой, которая неминуемо должна была разразиться.
И она разразилась. Ваш бессердечный поступок поражает и возмущает меня до глубины души… Я не могу поверить, чтобы весь класс мог сообща сделать эту гнусность, почему и требую немедленно, чтобы виновные называли себя. Даю вам пять минут на размышление. Мы молчали. О выдаче виновных никому не могло прийти на ум. Класс строго придерживался правила «товарищества», по которому выдать виновную — значило бы навлечь на себя непримиримую вражду целого класса.
Maman по-прежнему сидела молча, как грозная богиня правосудия. Мы же стояли как приговоренные к смерти… В классе была такая тишина, что слышно было, казалось, биение 40 встревоженных сердечек провинившихся девочек. Минута, другая, третья, еще две последние минуты томительнее первых, и… Maman встала. И вы все будете строго наказаны. С сегодняшнего дня целый месяц класс будет стоять в столовой во время обедов и завтраков. Затем вы все останетесь без рождественских каникул… и в выпускном аттестате ни одна из вас не получит 12 за поведение!
Это было уже слишком! Нас могли оставлять без передников, могли выставлять на позор всему институту и не пускать домой на святки, но «пачкать» наши аттестаты — о! Многие из нас должны были поступить в гувернантки после выхода из института, а иметь 11 за поведение при двенадцатибалльной системе — значило быть плохо аттестованной со стороны начальства. Этого мы боялись больше всего. Ayez pitie de nous! Простите нас!
Сжальтесь над нами! Je ne vous pardonne pas! На пороге она приостановилась немного и, обернувшись к нам вполоборота, сурово произнесла: — Класс будет прощен, если виновная назовется. Произошло заметное движение между партами, и бледная как смерть, но спокойная, как всегда, Нора Трахтенберг очутилась в одну минуту перед начальством, посреди класса. Новая пауза воцарилась на минуту, после которой лицо Maman стало мрачнее тучи и она произнесла, особенно ясно отчеканивая слова: — Запольская! Подойди ко мне!
На Марусе, как говорится, лица не было. Ее плотно сжатые губы побелели, как у мертвой. Глаза потускнели разом, и что-то жесткое, недоброе засветилось в их глубине. Твердой поступью вышла она на середину класса и остановилась в двух шагах от начальницы. Ожидали всего, только не этого… Наказание было слишком сурово, слишком жестоко. У многих из глаз брызнули слезы.
Кира Дергунова, считавшая себя почти одинаково виновной с Краснушкой, упала головой на свой пюпитр и глухо зарыдала. В один миг мы окружили Краснушку. Она стояла все еще на прежнем месте, но теперь потухшие было ее глаза сияли и сверкали воодушевлением и злобой. Рот улыбался странной улыбкой, горькой и торжествующей в одно и то же время. Несчастная Краснушечка! Бедняжечка родная!
Скверно, отвратительно и мерзко только одно: в нашем классе есть предательница, изменница. Пусть меня гонят, пусть лишают диплома, пусть! Но и ей не место быть с нами, потому что она «продала» нас! Она — шпионка. Маруся стояла теперь перед самым лицом Норы и, вся дрожа, выкрикивала все это, сверкая своими разгоревшимися глазами. Мы сгруппировались тесным кругом вокруг обеих девушек, и сердца наши так и били тревогу.
Чувство жалости и любви к Краснушке, жгучей жалости до слез, травившей наши души, и, рядом с нею, нескрываемая ненависть к Скандинавской деве, дерзко нарушившей наши самые священные традиции, — вот что заполняло сердца взволнованных девочек. А холодная и невозмутимо спокойная Нора по-прежнему стояла теперь перед нами, готовыми уничтожить ее теперь потоками брани и упреков. И вдруг она заговорила. Потому что не тихонько, не из-за угла донесла на Запольскую. Нет, я выдала зачинщицу и считаю себя правой. Пусть лучше страдает одна, нежели сорок девушек выйдут из института с испорченным дурной отметкой аттестатом.
Как будут смотреть на ту гувернантку, которая возьмется учить благонравию и приличию, когда сама не достигла этого? Да не только тем из нас, кто отдает себя педагогической деятельности, но и всем нам одинаково неприятно получать плохую отметку в выпускном листе. Вздор все это! Не говорите с ней… Пусть она будет отвержена как предательница и шпионка!.. Пусть класс знает раз навсегда, что тот, кто заговорит с нею, — взволнованно кричала Кира, — тот идет против класса и будет считаться нашим врагом. Это тебя больше всех касается!
Я готова трижды побожиться на церковной паперти самая сильная клятва в институте , что отступаюсь от нее и ненавижу ее не менее вас. Даю вам честное слово! Убеждения Норы. Горькая весть Деревья обнажились… С последней аллеи несся резкой струею неприятный запах тления от сметенных в кучи и гнивших там листьев. С оглушительным карканьем метались между деревьями голодные вороны. Я и Маруся ходили взявшись под руку по крытой веранде, где институткам полагалось гулять в сырое и дождливое время.
Маруся была бледна и печальна… Начальница написала ее отцу, бедному школьному учителю, об исключении дочери, и бедная девочка невыносимо страдала. Она знала, что это известие больно поразит отца, обожавшего дочь и возлагавшего на нее все свои надежды. Но просить прощения, когда она считала себя «правой», гордая Маруся не могла да и не хотела. Все равно! Проживу и без их хваленого аттестата! Не умру с голоду!
Мне было бесконечно жаль моего друга, но я была бессильна помочь ей в чем бы то ни было. Единственный совет о принесении повинной, который я давала ей неоднократно, она не хотела принять и даже запретила строго-настрого классу идти ходатайствовать за нее. Поэтому я только могла успокаивать Марусю моими ласками да еще немилосердно бранить Нору и Терпимова как злейших виновников нашего несчастья. А Нора, казалось, и не замечала нашего отношения к ней: она преспокойно читала свои английские книги, целыми транспортами доставляемые ей из серого дома, и нимало не грустила, казалось, в своей новой роли «отверженной».
В каком предложении НЕ со словом пишется слитно? Князев 2 Бланк с фотографией был не заполнен. Богомолов 3 Не сильный, но очень холодный ветер косо гнал сухие снежинки. Успенский 4 Ни одна собака в мире не считает обыкновенную преданность чем-то необычным. Троепольский 2. В каком предложении НЕ со словом пишется раздельно?
Чесноков 2 Дом отдыха для ответственных работников был не велик, но очень удобен. Гроссман 3 Вокруг печки стояли полукругом длинные, сколоченные из не оструганных досок столы. Иванов 4 Тимофей был доволен, что, не колеблясь, исправил свою ошибку. Акимов 3. Троепольский 2 Не смотря на середину марта, весна уже смело заявляла свои права.
Раскройте скобки и выпишите это слово. Это был высокий старик в шапке волос, курчавых, точно овчина, грязносерая борода обросла его лицо от глаз до шеи, сизая шишка носа едва заметна на лице, рта совсем НЕ ВИДНО, а на месте глаз тускло светятся осколки мутных стекол. Закрытые шлюзы высоко подняли воды НЕ широкой, но быстрой реки, образовав глубокий затон.
Cousin Michel! Как я рада! Извольте получить… Две коробки шоколаду от Крафта, тянушки от Рабон. Ведь Катиш «мовешка»! С каких это пор? А кто в прошлую среду без отпуска был оставлен? Нам Катя говорила. Шедшие у окна кареты, шаг за шагом с нею, молодые люди так и залились веселым смехом.
Задание 13 ЕГЭ по русскому языку
| Русский язык. Учимся писать грамотно. | Group on OK | Join, read, and chat on OK! | (1 оценка, среднее 5 из 5). 1.В каком предложении выделенное слово не является производным предлогом: а) К рассвету ПОЗАДИ осталось более ста пятидесяти километров. + б) (НЕ)СМОТРЯ НА середину марта, весна уже смело заявляла свои права. в). |
| Задание 13 ЕГЭ по русскому языку | Б) Дом отдыха для ответственных работников был (не)велик, но очень удобен. В) (Не)смотря на середину марта, весна уже смело заявляла свои права. |
| 5. Укажите непроизводный предлог : 1) оттого что 2) пред 3) сзади 4) согласно 6? | 1 В каком предложении выделенное слово не является производным предлогом: (НЕ)СМОТРЯ НА середину марта, весна уже смело заявляла свои права. Иногда ВДОЛЬ дороги тянулась рожь. К рассвету ПОЗАДИ осталось более ста пятидесяти километров. |
| Русский язык. 7 класс | 10. В каком предложении выделенное слово не является производным предлогом? 1) (НЕ)СМОТРЯ НА середину марта, весна уже смело заявляла свои права.(я). 2) Иногда ВДОЛЬ дороги тянулась рожь. |
| Люда Влассовская | 10. В каком предложении выделенное слово не является производным предлогом? 1) (НЕ)СМОТРЯ НА середину марта, весна уже смело заявляла свои права. (Л. Чарская). 2) Иногда ВДОЛЬ дороги тянулась рожь. |
Каталог статей
Ребята бежали НАВСТРЕЧУ нам. НЕСМОТРЯ НА середину марта, весна уже смело заявляла свои права. Иногда ВДОЛЬ дороги тянулась рожь. Ребята бежали НАВСТРЕЧУ нам. НЕСМОТРЯ НА середину марта, весна уже смело заявляла свои права. Иногда ВДОЛЬ дороги тянулась рожь. Зайти в воду, несмотря на непогоду, сказать по секрету, погрузить в лодку, показалось из-за туч, появился предо мной, расположились вблизи дач, ходить возле дома, ожидалась к празднику, рухнули с нею, шёл навстречу ветру, разыщет благодаря находчивости, находиться на горе. 10. В каком предложении выделенное слово не является производным предлогом? А) (НЕ)СМОТРЯ НА середину марта, весна уже смело заявляла свои права.(Чарская Л.) Б) Иногда ВДОЛЬ дороги тянулась рожь. смело задавайте вопросы!
Русский язык. Учимся писать грамотно.
Дверь в класс широко распахнулась, и вошла Maman, со своим знаком кавалерственной дамы на плече, в сопровождении Кис-Кис и двух молодых девушек, в одной из которых я, несмотря на долгую разлуку, узнала Ирочку Трахтенберг, в другой — Нору — принцессу из серого дома. A. К рассвету ПОЗАДИ осталось более ста пятидесяти километров. B. (НЕ)СМОТРЯ НА середину марта, весна уже смело заявляла свои права. Б) Дом отдыха для ответственных работников был (не)велик, но очень удобен. В) (Не)смотря на середину марта, весна уже смело заявляла свои права.