Новости волчий обитатель прерий

Обявление: Отдам деньги малоизвестным женщинам за хорошо мне известные ощущения. Wolf populations began to dwindle around 1000 A.D., eventually vanishing from the region.

волчий обитатель прерий

Долгое время прерии считались огромными безжизненными территориями, и лишь в конце прошлого века американские колонисты обнаружили, что эта земля плодородна, а фауна богата и разнообразна. бегающий по прериям волк. млекопитающее семейства волчьих (см. млекопитающее 13 букв). Люди вырубили леса, распахали прерии, осушили болота, превратили пустыни в пастбища — для многих обитателей естественных ландшафтов это стало катастрофой, койот же воспринял это иначе.

Волк, прописавшийся в прериях 5 букв

При этом они не учли, что во всем мире волки известны как «санитары леса» — они убивают ослабленных животных, тем самым останавливают распространение заболеваний. Генетики из Стокгольмского университета впервые смогли извлечь молекулы РНК из тканей вымершего животного – сумчатого волка (тилацина). Кроме того, койот — самый «голосистый» среди североамериканских млекопитающих: его громкий вой составляет неотъемлемую особенность прерий. Решения для определения ВОЛЧИЙ ОБИТАТЕЛЬ ПРЕРИЙ для кроссвордов или сканвордов. Решения для определения ВОЛЧИЙ ОБИТАТЕЛЬ ПРЕРИЙ для кроссвордов или сканвордов. волчий обитатель прерий, 5 букв, 5-я буква Т. Ответ на вопрос в сканворде " Волчий Обитатель Прерий" состоит из 5 букв.

Койот - луговой волк, обитающий в Америке

В мире животных Удивительные животные Стая Волков. ‘Why are they called painted wolves and not African wild dogs?!’. 6-го уровня. Этот НИП может быть найден в следующих зонах: Мулгор.

Prairie Wolf

Дмитрий Касьянов ответил Mister Mister , нет доказательств , что видели , то видели. Видеозаписей нет - можете сказать, ночь - привиделось. Ничего -никому доказывать не собираемся.

Специалисты к таким вольностям сюжета отнеслись, мягко говоря, скептически. Динозавры вымерли 66 миллионов лет назад, при этом молекулы ДНК даже теоретически не могут сохраняться более миллиона лет. В реальности же они распадаются намного быстрее. Следующим объектом внимания "воскрешателей" стали мамонты.

На первый взгляд, с ними все должно быть проще, чем с динозаврами. Эти предки слонов вымерли "всего" 10 000 лет назад а по некоторым сведениям — 5 000 , и их останки все это время хранились в вечной мерзлоте. Но даже из этого биологического материала извлечь полностью сохранившуюся ДНК пока не получается — исследователям достаются лишь разрозненные фрагменты молекулы. Поэтому теперь ученые переключились на виды, которые вымерли относительно недавно, и один из них — тилацины. Эти сумчатые волки когда-то обитали по всей Австралии, Новой Гвинее и Тасмании. Они напоминали собаку с хвостом кенгуру и полосатой шкурой.

После его смерти оставшиеся четыре волка демонстрировали «необычайно тревожное и ненормальное поведение». По словам представителей зоопарка, решение об усыплении волков было вынужденным, крайне трудным и не являлось легкомысленным. После объявления об этом центр подвергся критике со стороны некоторых комментаторов в соцсетях.

Поищи-ка себе другого воздушного извозчика, понял? Мне некогда валять дурака!

Нужно же было такому случиться, что в Черчилле, этом унылом городишке лачуг, в тот момент не оказалось других воздушных извозчиков, хотя незадолго до моего приеэда их было трое. Один из них немного не рассчитал, когда садился на лед Гудзонова залива в надежде подстрелить белого медведя. В итоге медведь оказался единственным оставшимся в живых участником охоты. Второй летчик находился в Виннипеге, где надеялся подсобрать денег на покупку нового самолета — у прежнего при взлете отвалилось крыло. Ну, а третьим был, разумеется тот, которому «некогда валять дурака».

Поскольку я оказался бессильным выполнить приказ, мне не оставалось ничего иного, как запросить по радио из Оттавы новые распоряжения. Ответ пришел быстро — через каких-нибудь шесть дней. Делать нечего — оставалось ждать возвращения пилота, уехавшего в Виннипег. Жил я в местном отеле — скрипучем сарае, сквозь его щели в ветреные дни наметало немало снега. Впрочем, других дней в Черчилле не бывает.

И все же я не бездельничал. В то время город был наводнен миссионерами, проститутками, полицейскими, торговцами спиртными напитками, трапперами, контрабандистами, скупщиками мехов и прочими весьма занимательными личностями. Все они оказались величайшими знатоками по волчьей части. Я беседовал то с одним, то с другим и старательно записывал все, что мне говорили. Таким путем я узнал совершенно изумительные факты, которые никогда еще не отмечались в научной литературе.

Так, например, выяснилось, что, хотя, по единодушному мнению, в арктической зоне от волков ежегодно гибнет несколько сотен людей, волки никогда не нападают на беременных эскимосок. Миссионер, сообщивший мне столь ценные сведения, был твердо убежден, что именно отвращением волков к мясу беременных женщин объясняется высокий коэффициент рождаемости у эскимосов. Впрочем, это обстоятельство является также результатом прискорбной склонности последних скорее заботиться о продлении рода, чем о спасении души. Мне рассказывали также, что каждый четвертый год волки подвержены странной болезни, из-за которой напрочь сбрасывают шкуру. Пока им приходится бегать «голышом», они настолько беспомощны, что немедленно свертываются в клубок, если подойти к ним вплотную.

По утверждению охотников, волки вскоре окончательно уничтожат оленьи стада — ведь каждый волк ежегодно режет несколько тысяч карибу, просто так, из кровожадности, тогда как ни один траппер и подумать не смеет о том, чтобы застрелить карибу, разве что в порядке самозащиты. А одна женщина обогатила мои знания весьма странным сообщением: по ее словам, с тех пор как здесь создана американская авиационная база, количество волков перешло всякие границы, и теперь остается один выход — если тебя укусят, отвечать тем же. Как-то один из моих собеседников, старый охотник, предложил мне отведать «волчьего коктейля», если уж я такой энтузиаст волковедения. Я ответил, что выпивка как таковая меня не прельщает, но меня интересует все, что относится к волкам, поэтому я, как ученый, просто обязан попробовать, что это такое. Тогда старик привел меня в единственный в Чкерчилле пивной бар который в обычных условиях я обходил бы стороной и налил стаканчик.

Напиток оказался адской смесью из бурды, известной в здешних местах по названием пива «Лось», и антифриза, добытого у солдат с авиационнной базы. Тотчас после крещения «волчьим коктейлем» я отправил простым письмом свой первый отчет о работе, который к счастью для моей дальнейшей службы в министерстве оказался совершенно не поддающимся расшифровке. Никто в Оттаве не смог в нем разобраться, поэтому отчет был признан верхом научной мысли. Я уверен, что это бредовое сочинение и посейчас хранится в архиве министерства и к нему обращаются правительственные специалисты, когда появляется необходимость проконсультироваться у эрудированного эксперта по волкам. Кстати, всего месяц назад я встретил одного биолога, которому довелось видеть отчет; по его уверениям, многие крупные ученые до сих пор считают, что это — последнее слово науки о Canis lupus.

За время вынужденного пребывания в Черчилле мне удалось не только собрать массу интереснейших сведений о волках, но и сделать самостоятельное открытие, которое, с моей точки зрения, имело весьма большое практическое значение: я обнаружил, если смешать лабораторный спирт с пивом упомянутой марки «Лось» в равных частях , то получается напиток, который не уступит божественному нектару! Поэтому я спешно добавил к своим продовольственным запасам пятнадцать ящиков пива. Кроме того, я запасся достаточным количеством формалина — в нем, как подтвердит любой препаратор, ткани мертвых животных сохраняются ничуть не хуже, чем в чистом спирте. А отпущенный мне спирт, право, жаль на это тратить! Перед эти в течение трех суток бушевала пурга; на третий день, когда слепящие снежные шквалы свели видимость к нулю, над самой крышей отеля проревели моторы.

Самолет плюхнулся на лед ближнего озерка. Ветер едва не понес его дальше, но несколько человек, сидевших в пивном баре, в том числе и я, успели вовремя выскочить и ухватиться за крылья. Это была донельзя изношенная двухмоторная учебная машина образца 1938 года, отработавшая все мыслимые сроки и в конце концов списанная военным ведомством на слом. Теперь эта развалина ожила в руках бывшего английского военного летчика, долговязого малого с ввалившимися глазами, одержимого манией открыть собственную авиалинию на севере Канады. Пилот вылез из своей скрипучей колымаги, которую мы с трудом удерживали на месте, и разматывая длиннющий светло-вишневый шарф, представился.

По его словам, он летел из Йеллоунайфа, что находится в тысяче с лишним километров к северо-западу отсюда, в Пас. Мы деликатно намекнули ему, что Пас лежит приблизительно в шестистах километрах к юго-западу. Однако такая неожиданность ничуть не обескуражила летчика. За кружкой пива я горько пожаловался ему на свои невзгоды. Что, если направиться на северо-запад?

Это лучший курс для нас. Видите ли, я не доверяю своему компасу на других румбах. Полетим быстро и низко. Найдем массу волков, тогда — на посадку, и счастливо оставаться! Он оказался хозяином своего слова.

Правда, в ближайшие три дня улететь не удалось — во-первых, из-за очень низкой облачности, во-вторых, самолет, поставленный на лыжи, сильно «хромал» — протекал правый цилиндр гидравлического амортизатора шасси. С погодой мы, разумеется, ничего не могли поделать, но цилиндр-то можно заставить работать. Бортмеханик решил накачать его тюленьим жиром. Честно говоря, тек он по-прежнему, но все же самолет стоял прямо в течение двадцати минут, а затем валился на бок, как подстреленная утка. На четвертый день собрались в путь.

Самолет мог поднять лишь небольшой груз, и мне пришлось пожертвовать частью поклажи, в том числе никому не нужной ванной-каноэ. Вместо нее удалось выменять за галлон спирта брезентовую лодку, находившуюся в приличном состоянии. Пилот уверял, что сможет ее увезти, привязав под брюхо самолета. Тогда я решился на дерзкий трюк. Естественно, что ящики с полюбившимся мне пивом «Лось» попали в кучу багажа, который был отложен как несущественный.

Но мне пришло в голову обмануть этого славного парня. Ночью, посвятив себе электрическим фонариком, я убедился, что все пятнадцать ящиков отлично умещаются в брезентовой лодке. Когда я снова крепко притянул ее веревками к фюзеляжу, абсолютно никто не мог заметить, что в ней спрятан жизненно важный груз. День нашего отлета выдался чудесный. Скорость ветра не превышала шестидесяти километров в час, снегопад прекратился.

Взлетев в черном морском тумане, мы сразу потеряли из вида Черчилль и, развернувшись, пошли на северо-запад. Правда, все произошло не так гладко. Во время недавней оттепели лыжи самолета сантиметров на пять ушли в снежную слякоть, а затем накрепко примерзли ко льду. Первые попытки взять разгон не увенчались успехом; оба мотора надсадно ревели на предельных оборотах, но самолет не трогался с места. Такое упрямство в одинаковой степени озадачило и летчика, и механика.

И только после того, как из бара выбежало несколько завсегдатаев, которые, стараясь перекричать адский грохот моторов, показывали на наши лыжи, мы поняли, в чем заключалась загадка. С помощью добровольцев из пивной нам удалось раскачать и освободить самолет. Но произошла очередная задержка — неисправный цилиндр успел осесть, и потребовалось зарядить его новой порцией тюленьего жира. Освобожденный для разбега самолет вновь поразил своего хозяина — на этот раз он решительно отказывался подняться в воздух. Мы катили по маленькому озерку на полном газу, но никак не могли оторваться.

В последний момент летчик резко рванул руль, самолет описал на лыжах крутую дугу, подняв тучу снега, которая чуть было не погребла нас, и мы, несколько озадаченные, оказались на месте старта. А, ладно! Снимем запасное горючее и облегчим вес. Резервные бочки с бензином были взяты на борт для обеспечения обратного рейса до Черчилля, и по-моему выбрасывать их было несколько опрометчиво. Но так как командовал он, то мне оставалось только молчать.

После того как мы выгрузили запасное горючее, летчик с первой же попытки поднял машину в воздух, разумеется, предварительно накачав злополучный цилиндр. Но даже родная стихия не доставила самолету особого удовольствия. Скорее наооборот, он упорно отказывался подняться выше ста метров, а указатели оборотов обоих моторов неуклонно показывали примерно три четверти законной нормы. А ну-ка, откройте глаза пошире… Вытянув шею, я тщетно пытался что-нибудь разглядеть сквозь мутный, исцарапанный плексигласовый иллюминатор. Самолет шел в густом сером облаке, порой даже скрывался конец крыла.

Волков я не видел, никаких признаков волков. Мы жужжали уже около трех часов. С таким же успехом можно было провести их на дне бочки с черной патокой — впечатление от мира, расстилавшегося под нами, осталось бы таким же. Но вот летчик перешел в крутое пике и прокричал: — Иду на посадку! Бензина осталось в обрез на обратную дорогу.

Впрочем, под нами чудесная волчья страна. Волки что надо! Мы вынырнули из-под облака в десяти метрах от земли и обнаружили, что летим над замерзшим озером в долине шириной около полутора километров, окруженной высокими скалистыми холмами. Ни секунды не колеблясь, летчик приземлился. И если раньше я сомневался в его летных способностях, то теперь мог только восхищаться его искусством — ведь он умудрился сесть на одну исправную лыжу!

Только когда самолет почти окончательно потерял скорость, пилот осторожно поставил его на больную правую «ногу» и не стал глушить моторы. И побыстрее. А то стемнеет, прежде чем мы доберемся до Черчилля. Тут сонный на вид механик воспрянул духом, и мгновенно во всяком случае, мне так показалось все мое снаряжение очутилось на льду. Брезентовое каноэ отвязали от фюзеляжа и вновь до отказа накачали цилиндр амортизатора.

Увидев содержимое каноэ, летчик бросил на меня укоризненный взгляд. Хорошенький подвесок, ничего не скажешь! Как-нибудь осенью вернусь за вами, если эта старая колымага не развалится. Не унывайте! Вокруг полно эскимосов — они в любое время доставят вас в Черчилль.

Сам не очень-то уверен. Скажем, примерно в пятистах километрах к северо-западу от Черчилля. Достаточная точность? Но как бы то ни было, карты этих мест не существует… Счастливо! Дверца кабины захлопнулась.

Моторы взревели во всю мощь, как им и положено, самолет запрыгал по заслугам, нехотя поднялся и исчез в хмуром небе. Да, кажется, я и впрямь попал в самую настоящую страну волков. Мне даже померещилось множество волчьих глаз, которые настороженно следят за мной. Я зарылся в гору багажа, отыскал револьвер и постарался критически оценить создавшееся положение. Оно было не из блестящих.

Правда, мне — это бесспорно — удалось проникнуть в самое сердце Киватинской тундры. Кроме того, создано даже некоторое подобие базы, хотя ее местоположение — на льду озера, вдали от берега — оставляет желать лучшего. Как бы то ни было, до сих пор я строго придерживался инструкции. Однако следующий пункт оперативного приказа явно противоречил реальным возможностям: 3, разд. Немедленно по организации постоянной базы вам надлежит, используя водные пути, отправиться на каноэ в широкий объезд окружающей территории с целью общего ознакомления и сбора достаточных статистических сведений о численности Canis lupus и области их распространения, а также для установления непосредственного контакта с изучаемым объектом… Я и рад бы действовать согласно инструкции, но толстый лед под ногами вынуждал отложить плавание на каноэ по крайней мере на несколько недель, а, возможно, и навсегда.

К тому же, лишенный других средств транспорта, я просто не знал, как начать перевозку целой груды снаряжения на твердую землю. Что же касается «установления контакта с объектом изучения», то сейчас я вообще не ставил перед собой этой задачи, если только сами волки не проявят инициативы. Как быть? Ведь инструкция составлялась специально для меня после консультации с Метеорологической службой. Там клятвенно заверили мое начальство, что к намеченному сроку моего прибытия в центральную тундру озера и реки «обычно» очищаются ото льда.

Еще в Оттаве я твердо усвоил правило: никогда не оспаривать сведений, исходящих от других отделов; ведь если полевые работы срываются из-за неверной информации, то виноватым все равно оказывается полевой работник. В создавшемся положении оставался только один выход: несмотря на обескураживающий ответ на мою первую радиограмму, просить новых указаний из Оттавы. Я мгновенно распаковал портативную радиостанцию и водрузил ее на штабель ящиков. Должен признаться, что раньше у меня как-то не хватало времени, чтобы ознакомиться с аппаратурой. Поэтому сейчас, перелистав приложенное руководство, я несколько растерялся: меня снабдили моделью, предназначенной для лесников, радиус ее действия в нормальных условиях не превышал тридцати километров.

Тем не менее я присоединил батареи, поднял антенну и, согласно наставлению, принялся вертеть ручки и нажимать кнопки, словом — вышел в эфир. По причинам, известным лишь министерству транспорта, которое выдает разрешения на переносные рации такого типа, мои позывные были «Дэзи Мей». Несколько часов кряду несчастная Дэзи посылала отчаянные призывы в темнеющее полярное небо, но — ни шепота в ответ. Я уж совсем было согласился с приведенной в наставлении весьма скептической оценкой рации и собирался прекратить бесплодные попытки, как вдруг уловил слабый человеческий голос, едва слышный сквозь свист и треск в наушниках. Поспешно настроившись на волну, я с трудом разобрал несколько испанских слов.

Я понимаю, что мое дальнейшее повествование может вызвать недоверчивую улыбку читателей, но так как я сам абсолютно не смыслю в радиотехнике, то мне остается лишь привести объяснение, данное позднее одним экспертом. Добавлю также, что ни один рядовой биолог, и я в том числе, ни за что не сумел бы выдумать такой истории. Техническая сторона вопроса сводилась к загадочному явлению, известному по названием «прыжок волны»: в результате определенного сочетания атмосферных условий маломощные радиостанции особенно на Севере иногда осуществляют связь на очень большое расстояние. Моя установка побила все рекорды. Станция, которую я поймал, принадлежала радиолюбителю в Перу.

Его английский язык был не лучше моего испанского, и прошло немало времени, прежде чем мы начали понимать друг друга. Но и после этого он остался при убеждении, что с ним говорят откуда-то неподалеку, с Огненной Земли. Я совершенно вымотался, пока наконец столковался с перуанцем. Он записал основной смысл моего сообщения и обещал переслать его в Оттаву по обычным каналам связи. Памятуя недавнее суровое предупреждение, я свел свое послание к десяти словам, которые были неправильно поняты в Перу и в довершение основательно перевраны при переводе.

Во всяком случае, их оказалось вполне достаточно, чтобы, как мне стало известно впоследствии, вызвать переполох в официальных кругах. Телеграмма пришла из Южной Америки и поэтому поступила не в мое министерство, а в министерство иностранных дел. Там лишь установили, что депеша, по-видимому, передана с Огненной Земли и, кажется, зашифрована. Срочно запросили министерство обороны, в котором никак не могли расшифровать код или хотя бы собрать какие-нибудь сведения о таинственном канадском агенте, засланном в район мыса Горн. Клубок распутался совершенно случайно.

С похвальной хотя почти необъяснимой проницательностью сановник признал меня наиболее вероятным автором радиограммы. Однако возникла новая, еще более волнующая загадка: кто разрешил мне отправиться на Огненную Землю? В результате полетели срочные радиограммы, адресованные мне через канадского консула в Чили, с требованием немедленно прислать объяснения в Оттаву. Ни одно из этих предписаний до меня не дошло. Даже если бы их направили по прямому пути, я бы их все равно не получил — ведь батареи рации годились всего на шесть часов работы.

До того как они окончательно сели, мне удалось принять только концерт легкой музыки из Москвы. Но вернемся к моему повествованию. К тому времени, когда я закончил разговор с Перу, совсем стемнело, и окружающие холмы, казалось, вплотную придвинулись ко мне. Волков пока не было, но они, как легко понять, в сильной степени занимали мое воображение, и когда вдали промелькнула какая-то тень, я сразу понял — это волки! Напрягая слух, я уловил слабый, но взволновавший меня звук, который мгновенно узнал.

Мне неоднократно приходилось слышать его и раньше, правда не в дикой местности, а в ковбойских фильмах. Тут не могло быть ошибки — это вой волчьей стаи, несущейся в бешеной погоне. Совершенно очевидно, что направляются они в мою сторону. Итак, мне, вероятно, удастся выполнить по крайней мере одно задание — я вот — вот «установлю контакт с изучаемым объектом». Но радость от сознания верности долгу омрачилась целым рядом обстоятельств, среди которых не последнее место занимал тот факт, что в моем револьвере всего шесть зарядов, а я, хоть убей, не помню, куда засунул запасные патроны.

Вопрос этот имел немаловажное значение: будучи весьма начитан по своей части, я знал, что число волков в стае колеблется от четырех до сорока. Более того, если судить по разнообразию голосов, я склонен был предположить, что эта стая насчитывает не менее четырех сотен хищников. Полярная ночь вплотную надвинулась на меня, волки тоже вот-вот нагрянут. В темноте я, конечно, не смогу как следует определить ни их численности, ни тем более характера повадок. Поэтому я предпочел за благо спрятаться за перевернутую лодку, чтобы присутствие человека не слишком бросалось в глаза и не вызывало у животных тенденции к нетипичному поведению.

Как известно, один из основных принципов современной биологии заключается в том, что наблюдатель ни при каких условиях не должен допускать, чтобы его внимание рассеивалось. Вынужден, однако, честно признаться, что в сложившейся обстановке я так и не сумел сконцентрироваться надлежащим образом. Особенно меня беспокоила мысль о каноэ. Непрочная парусиновая лодка на тонком кедровом каркасе вряд ли выдержит грубое обращение, и тогда я останусь вовсе без средств передвижения. Что же касается второго источника беспокойства, то его крайнюю необычность мне хотелось бы подчеркнуть особо как наглядное свидетельство нелогичности человеческого мышления при отсутствии должного дисциплинирующего контроля.

Дело в том, что я поймал себя на горячем желании превратиться в беременную эскимоску! Находясь под лодкой, я, разумеется, не мог видеть, что происходит снаружи, поэтому мне пришлось положиться на другие органы чувств. Я услышал, как стая примчалась на полном ходу, описала круг у груды моего снаряжения и кинулась прямо к каноэ. Затем послышались удары, болезненный визг, и внезапно наступила удивительная тишина. Я потратил годы, стремясь научиться делать правильные выводы из наблюдаемых явлений, но с подобной ситуацией столкнулся впервые.

Это было выше моего понимания. Требовались дополнительные факты. С величайшими предосторожностями я глянул одним глазом в щель между планширом каноэ и льдом. Сперва ничего не было видно, кроме множества волчьих лап, но внезапно мое внимание приковала пара конечностей — единственная пара, которая явно не принадлежала волку. Мобилизовав все свои дедуктивные способности, я сразу же отыскал ответ, спокойно приподнял борт каноэ, высунул голову и уставился в смущенное, слегка испуганное лицо молодого человека, закутанного в оленьи меха.

Вокруг него, грозно скалясь, сгрудились четырнадцать огромных, грозных эскимосских лаек, составлявших упряжку. Что же касается волков, то, признаюся чистосердечно, их нигде не было видно. Как оказалось, хозяин упряжки, сын эскимоски и белого, занимается охотой и живет в промысловой избушке всего в нескольких километрах отсюда. Это же идеальное место для моей постоянной базы! Майк — так звали молодого охотника — был единственным человеческим существом, обитающим на площади в двадцать пять тысяч километров, если не считать горстки эскимосов включая семейство его матери , которые жили в ста километрах к северу.

Редкая удача! Можно не опасаться людской назойливости и спокойно проводить наблюдения над волками. Поначалу Майк отнесся ко мне довольно сдержанно, чтобы не сказать — подозрительно. За все свои восемнадцать лет он не слышал, чтобы самолет сел в этой части полярной пустыни. Ему, правда, доводилось изредка видеть аэроплан, но очень высоко над головой, и каждый раз серебристые птицы пролетали мимо.

Не удивительно, что он никак не мог представить, как это самолет, которого не было ни видно, ни слышно, высадил меня с кучей багажа на лед посреди озера. С самого начала нашего знакомства Майк был склонен считать мое появление делом рук нечистого. От своего отца-торговца он почерпнул немало сведений об основах христианства и всегда был на страже против дьявольских козней. Однако на рискованные действия он так и не отважился. Первые несколько дней Майк не выпускал из рук своего карабина и выдерживал приличное расстояние.

Но стоило угостить его «волчьим коктейлем», как он отложил винтовку в сторону, решив, по-видимому, что, даже если я и в самом деле черт, соблазн слишком велик, чтобы ему противиться. Вероятно, так и не придумав, что еще со мной можно сделать, Майк в первую же ночь привел меня в свою избушку. Построенная из жердей, крытая гниющими оленьими шкурами, она едва ли могла показаться дворцом, но для моих целей вполне годилась. Перед отъездом из Оттавы начальство разрешило мне нанимать вспомогательных рабочих из местного населения при условии, однако, чтобы весь расход по этой статье не превышал трех долларов в месяц. Я немедленно заключил сделку с Майком и выдал ему официальную долговую расписку на десять долларов в оплату жилья на три месяца вперед, а также его услуг в качестве проводника и помощника.

По сравнению с тем, как в подобных случаях рассчитывались с эскимосами правительственные учреждения, миссии и фактории, это была сказочная плата. Впрочем, я не сомневался, что наш финансовый отдел примирится с подобной расточительностью; должны же они учесть, что не будь здесь Майка, учреждение потерпело бы убыток в четыре тысячи долларов — такова стоимость экспедиционного снаряжения, которое неминуемо погибнет, едва растает лед на озере. Правда, в ходе дальнейших событий мне показалось, что сделка с Майком носит несколько односторонний характер. Очевидно, Майк не совсем точно понял смысл принятых обязательств, но, во всяком случае, пока он перевез на собачьей упряжке весь мой груз к своему дому. Последующие дни я был страшно занят распаковкой снаряжения и устройством походной лаборатории и волей-неволей оккупировал почти всю избушку.

Мне было совершенно не до Майка, но все же я заметил, что он чем-то угнетен. Поскольку он казался молчаливым от природы со всеми, кроме своих собак , а познакомились мы совсем недавно и вмешиваться в его личные дела мне было попросту неудобно, я не стал выяснять причину его дурного настроения, а попытался развлечь его и время от времени демонстрировал перед ним то одни, то другие приборы.

Волк прерий

Койот не выносит на своей территории присутствия рыжей лисицы , своего пищевого конкурента. Иногда койоты скрещиваются с домашними собаками , изредка — с волками койволк. Социальная структура и размножение править Детёныш койота Основной социальной единицей у койотов является семейная пара, хотя часто встречаются животные-одиночки и стаи. Стаи образуются там, где койотов много, а пища обильна; в них по 5—6 особей, родители и молодняк с предыдущего года.

Стаи появляются у койотов и во время снижения численности мелких грызунов, в результате чего койоты вынуждены объединяться для охоты на крупных животных. Койоты редко конфликтуют всерьёз, даже вторжение чужаков на участок стаи обычно не приводит к схватке. Пары у койота образуются на многие годы.

Спаривание происходит в январе—феврале. Беременность длится 60—65 дней. В помёте обычно 5-10 щенят, иногда до 19.

Выводок появляется на свет в логове — в пещере , расщелине среди скал, в дупле поваленного дерева или в норе , подчас старой барсучьей или лисьей. У койотов обычно есть запасные жилища, куда родители переносят детёнышей в случае опасности. В семейных заботах участвуют оба родителя.

Первые дни самка не выходит из норы, а пищу добывает самец. Детёнышей кормят, отрыгивая полупереваренную пищу. Осенью они становятся самостоятельными; молодые самцы уходят, а самки часто остаются в стае.

Койоты живут до 10 лет в природе и 16—18 лет в неволе. Хозяйственное значение править Койот прекрасно приспосабливается к изменяющейся среде обитания. Это один из немногих видов животных, способных выживать в урбанизированных районах.

Койот уничтожает вредных грызунов мышей, крыс и зайцеобразных кроликов. Койот в культуре и мифологии править Основная статья: Койот мифология В мифах североамериканских индейцев койот фигурирует как божество- трикстер , хитрое, сметливое и проказливое. Но в ряде мифологий он также выполняет и иные мифологические роли, например в мифологии навахо Койот, оставаясь трикстером, «по совместительству» является божеством охоты, войны и любви, изобретателем колдовства [11].

Я еще не стал героем, и никто не хотел помочь незнакомому чудаку. После долгих поисков мне наконец удалось найти пилота, летавшего на древнем как мир «Фэйрчайлде», поставленном на лыжи. Он зарабатывал на жизнь первозкой трапперов в дальнюю тундру в уединенные промысловые избушки. Когда я выложил перед ним, что от него требуется, он рассвирепел: — Послушай, малый, — заорал он, — только психи нанимают самолет неизвестно куда и только психу может взбрести в голову, что парень вроде меня всерьез поверит, будто ты хочешь пожить бок о бок со стаей волков! Поищи-ка себе другого воздушного извозчика, понял? Мне некогда валять дурака!

Нужно же было такому случиться, что в Черчилле, этом унылом городишке лачуг, в тот момент не оказалось других воздушных извозчиков, хотя незадолго до моего приеэда их было трое. Один из них немного не рассчитал, когда садился на лед Гудзонова залива в надежде подстрелить белого медведя. В итоге медведь оказался единственным оставшимся в живых участником охоты. Второй летчик находился в Виннипеге, где надеялся подсобрать денег на покупку нового самолета — у прежнего при взлете отвалилось крыло. Ну, а третьим был, разумеется тот, которому «некогда валять дурака». Поскольку я оказался бессильным выполнить приказ, мне не оставалось ничего иного, как запросить по радио из Оттавы новые распоряжения.

Ответ пришел быстро — через каких-нибудь шесть дней. Делать нечего — оставалось ждать возвращения пилота, уехавшего в Виннипег. Жил я в местном отеле — скрипучем сарае, сквозь его щели в ветреные дни наметало немало снега. Впрочем, других дней в Черчилле не бывает. И все же я не бездельничал. В то время город был наводнен миссионерами, проститутками, полицейскими, торговцами спиртными напитками, трапперами, контрабандистами, скупщиками мехов и прочими весьма занимательными личностями.

Все они оказались величайшими знатоками по волчьей части. Я беседовал то с одним, то с другим и старательно записывал все, что мне говорили. Таким путем я узнал совершенно изумительные факты, которые никогда еще не отмечались в научной литературе. Так, например, выяснилось, что, хотя, по единодушному мнению, в арктической зоне от волков ежегодно гибнет несколько сотен людей, волки никогда не нападают на беременных эскимосок. Миссионер, сообщивший мне столь ценные сведения, был твердо убежден, что именно отвращением волков к мясу беременных женщин объясняется высокий коэффициент рождаемости у эскимосов. Впрочем, это обстоятельство является также результатом прискорбной склонности последних скорее заботиться о продлении рода, чем о спасении души.

Мне рассказывали также, что каждый четвертый год волки подвержены странной болезни, из-за которой напрочь сбрасывают шкуру. Пока им приходится бегать «голышом», они настолько беспомощны, что немедленно свертываются в клубок, если подойти к ним вплотную. По утверждению охотников, волки вскоре окончательно уничтожат оленьи стада — ведь каждый волк ежегодно режет несколько тысяч карибу, просто так, из кровожадности, тогда как ни один траппер и подумать не смеет о том, чтобы застрелить карибу, разве что в порядке самозащиты. А одна женщина обогатила мои знания весьма странным сообщением: по ее словам, с тех пор как здесь создана американская авиационная база, количество волков перешло всякие границы, и теперь остается один выход — если тебя укусят, отвечать тем же. Как-то один из моих собеседников, старый охотник, предложил мне отведать «волчьего коктейля», если уж я такой энтузиаст волковедения. Я ответил, что выпивка как таковая меня не прельщает, но меня интересует все, что относится к волкам, поэтому я, как ученый, просто обязан попробовать, что это такое.

Тогда старик привел меня в единственный в Чкерчилле пивной бар который в обычных условиях я обходил бы стороной и налил стаканчик. Напиток оказался адской смесью из бурды, известной в здешних местах по названием пива «Лось», и антифриза, добытого у солдат с авиационнной базы. Тотчас после крещения «волчьим коктейлем» я отправил простым письмом свой первый отчет о работе, который к счастью для моей дальнейшей службы в министерстве оказался совершенно не поддающимся расшифровке. Никто в Оттаве не смог в нем разобраться, поэтому отчет был признан верхом научной мысли. Я уверен, что это бредовое сочинение и посейчас хранится в архиве министерства и к нему обращаются правительственные специалисты, когда появляется необходимость проконсультироваться у эрудированного эксперта по волкам. Кстати, всего месяц назад я встретил одного биолога, которому довелось видеть отчет; по его уверениям, многие крупные ученые до сих пор считают, что это — последнее слово науки о Canis lupus.

За время вынужденного пребывания в Черчилле мне удалось не только собрать массу интереснейших сведений о волках, но и сделать самостоятельное открытие, которое, с моей точки зрения, имело весьма большое практическое значение: я обнаружил, если смешать лабораторный спирт с пивом упомянутой марки «Лось» в равных частях , то получается напиток, который не уступит божественному нектару! Поэтому я спешно добавил к своим продовольственным запасам пятнадцать ящиков пива. Кроме того, я запасся достаточным количеством формалина — в нем, как подтвердит любой препаратор, ткани мертвых животных сохраняются ничуть не хуже, чем в чистом спирте. А отпущенный мне спирт, право, жаль на это тратить! Перед эти в течение трех суток бушевала пурга; на третий день, когда слепящие снежные шквалы свели видимость к нулю, над самой крышей отеля проревели моторы. Самолет плюхнулся на лед ближнего озерка.

Ветер едва не понес его дальше, но несколько человек, сидевших в пивном баре, в том числе и я, успели вовремя выскочить и ухватиться за крылья. Это была донельзя изношенная двухмоторная учебная машина образца 1938 года, отработавшая все мыслимые сроки и в конце концов списанная военным ведомством на слом. Теперь эта развалина ожила в руках бывшего английского военного летчика, долговязого малого с ввалившимися глазами, одержимого манией открыть собственную авиалинию на севере Канады. Пилот вылез из своей скрипучей колымаги, которую мы с трудом удерживали на месте, и разматывая длиннющий светло-вишневый шарф, представился. По его словам, он летел из Йеллоунайфа, что находится в тысяче с лишним километров к северо-западу отсюда, в Пас. Мы деликатно намекнули ему, что Пас лежит приблизительно в шестистах километрах к юго-западу.

Однако такая неожиданность ничуть не обескуражила летчика. За кружкой пива я горько пожаловался ему на свои невзгоды. Что, если направиться на северо-запад? Это лучший курс для нас. Видите ли, я не доверяю своему компасу на других румбах. Полетим быстро и низко.

Найдем массу волков, тогда — на посадку, и счастливо оставаться! Он оказался хозяином своего слова. Правда, в ближайшие три дня улететь не удалось — во-первых, из-за очень низкой облачности, во-вторых, самолет, поставленный на лыжи, сильно «хромал» — протекал правый цилиндр гидравлического амортизатора шасси. С погодой мы, разумеется, ничего не могли поделать, но цилиндр-то можно заставить работать. Бортмеханик решил накачать его тюленьим жиром. Честно говоря, тек он по-прежнему, но все же самолет стоял прямо в течение двадцати минут, а затем валился на бок, как подстреленная утка.

На четвертый день собрались в путь. Самолет мог поднять лишь небольшой груз, и мне пришлось пожертвовать частью поклажи, в том числе никому не нужной ванной-каноэ. Вместо нее удалось выменять за галлон спирта брезентовую лодку, находившуюся в приличном состоянии. Пилот уверял, что сможет ее увезти, привязав под брюхо самолета. Тогда я решился на дерзкий трюк. Естественно, что ящики с полюбившимся мне пивом «Лось» попали в кучу багажа, который был отложен как несущественный.

Но мне пришло в голову обмануть этого славного парня. Ночью, посвятив себе электрическим фонариком, я убедился, что все пятнадцать ящиков отлично умещаются в брезентовой лодке. Когда я снова крепко притянул ее веревками к фюзеляжу, абсолютно никто не мог заметить, что в ней спрятан жизненно важный груз. День нашего отлета выдался чудесный. Скорость ветра не превышала шестидесяти километров в час, снегопад прекратился. Взлетев в черном морском тумане, мы сразу потеряли из вида Черчилль и, развернувшись, пошли на северо-запад.

Правда, все произошло не так гладко. Во время недавней оттепели лыжи самолета сантиметров на пять ушли в снежную слякоть, а затем накрепко примерзли ко льду. Первые попытки взять разгон не увенчались успехом; оба мотора надсадно ревели на предельных оборотах, но самолет не трогался с места. Такое упрямство в одинаковой степени озадачило и летчика, и механика. И только после того, как из бара выбежало несколько завсегдатаев, которые, стараясь перекричать адский грохот моторов, показывали на наши лыжи, мы поняли, в чем заключалась загадка. С помощью добровольцев из пивной нам удалось раскачать и освободить самолет.

Но произошла очередная задержка — неисправный цилиндр успел осесть, и потребовалось зарядить его новой порцией тюленьего жира. Освобожденный для разбега самолет вновь поразил своего хозяина — на этот раз он решительно отказывался подняться в воздух. Мы катили по маленькому озерку на полном газу, но никак не могли оторваться. В последний момент летчик резко рванул руль, самолет описал на лыжах крутую дугу, подняв тучу снега, которая чуть было не погребла нас, и мы, несколько озадаченные, оказались на месте старта. А, ладно! Снимем запасное горючее и облегчим вес.

Резервные бочки с бензином были взяты на борт для обеспечения обратного рейса до Черчилля, и по-моему выбрасывать их было несколько опрометчиво. Но так как командовал он, то мне оставалось только молчать. После того как мы выгрузили запасное горючее, летчик с первой же попытки поднял машину в воздух, разумеется, предварительно накачав злополучный цилиндр. Но даже родная стихия не доставила самолету особого удовольствия. Скорее наооборот, он упорно отказывался подняться выше ста метров, а указатели оборотов обоих моторов неуклонно показывали примерно три четверти законной нормы. А ну-ка, откройте глаза пошире… Вытянув шею, я тщетно пытался что-нибудь разглядеть сквозь мутный, исцарапанный плексигласовый иллюминатор.

Самолет шел в густом сером облаке, порой даже скрывался конец крыла. Волков я не видел, никаких признаков волков. Мы жужжали уже около трех часов. С таким же успехом можно было провести их на дне бочки с черной патокой — впечатление от мира, расстилавшегося под нами, осталось бы таким же. Но вот летчик перешел в крутое пике и прокричал: — Иду на посадку! Бензина осталось в обрез на обратную дорогу.

Впрочем, под нами чудесная волчья страна. Волки что надо! Мы вынырнули из-под облака в десяти метрах от земли и обнаружили, что летим над замерзшим озером в долине шириной около полутора километров, окруженной высокими скалистыми холмами. Ни секунды не колеблясь, летчик приземлился. И если раньше я сомневался в его летных способностях, то теперь мог только восхищаться его искусством — ведь он умудрился сесть на одну исправную лыжу! Только когда самолет почти окончательно потерял скорость, пилот осторожно поставил его на больную правую «ногу» и не стал глушить моторы.

И побыстрее. А то стемнеет, прежде чем мы доберемся до Черчилля. Тут сонный на вид механик воспрянул духом, и мгновенно во всяком случае, мне так показалось все мое снаряжение очутилось на льду. Брезентовое каноэ отвязали от фюзеляжа и вновь до отказа накачали цилиндр амортизатора. Увидев содержимое каноэ, летчик бросил на меня укоризненный взгляд. Хорошенький подвесок, ничего не скажешь!

Как-нибудь осенью вернусь за вами, если эта старая колымага не развалится. Не унывайте! Вокруг полно эскимосов — они в любое время доставят вас в Черчилль. Сам не очень-то уверен. Скажем, примерно в пятистах километрах к северо-западу от Черчилля. Достаточная точность?

Но как бы то ни было, карты этих мест не существует… Счастливо! Дверца кабины захлопнулась. Моторы взревели во всю мощь, как им и положено, самолет запрыгал по заслугам, нехотя поднялся и исчез в хмуром небе. Да, кажется, я и впрямь попал в самую настоящую страну волков. Мне даже померещилось множество волчьих глаз, которые настороженно следят за мной. Я зарылся в гору багажа, отыскал револьвер и постарался критически оценить создавшееся положение.

Оно было не из блестящих. Правда, мне — это бесспорно — удалось проникнуть в самое сердце Киватинской тундры. Кроме того, создано даже некоторое подобие базы, хотя ее местоположение — на льду озера, вдали от берега — оставляет желать лучшего. Как бы то ни было, до сих пор я строго придерживался инструкции. Однако следующий пункт оперативного приказа явно противоречил реальным возможностям: 3, разд. Немедленно по организации постоянной базы вам надлежит, используя водные пути, отправиться на каноэ в широкий объезд окружающей территории с целью общего ознакомления и сбора достаточных статистических сведений о численности Canis lupus и области их распространения, а также для установления непосредственного контакта с изучаемым объектом… Я и рад бы действовать согласно инструкции, но толстый лед под ногами вынуждал отложить плавание на каноэ по крайней мере на несколько недель, а, возможно, и навсегда.

К тому же, лишенный других средств транспорта, я просто не знал, как начать перевозку целой груды снаряжения на твердую землю. Что же касается «установления контакта с объектом изучения», то сейчас я вообще не ставил перед собой этой задачи, если только сами волки не проявят инициативы. Как быть? Ведь инструкция составлялась специально для меня после консультации с Метеорологической службой. Там клятвенно заверили мое начальство, что к намеченному сроку моего прибытия в центральную тундру озера и реки «обычно» очищаются ото льда. Еще в Оттаве я твердо усвоил правило: никогда не оспаривать сведений, исходящих от других отделов; ведь если полевые работы срываются из-за неверной информации, то виноватым все равно оказывается полевой работник.

В создавшемся положении оставался только один выход: несмотря на обескураживающий ответ на мою первую радиограмму, просить новых указаний из Оттавы. Я мгновенно распаковал портативную радиостанцию и водрузил ее на штабель ящиков. Должен признаться, что раньше у меня как-то не хватало времени, чтобы ознакомиться с аппаратурой. Поэтому сейчас, перелистав приложенное руководство, я несколько растерялся: меня снабдили моделью, предназначенной для лесников, радиус ее действия в нормальных условиях не превышал тридцати километров. Тем не менее я присоединил батареи, поднял антенну и, согласно наставлению, принялся вертеть ручки и нажимать кнопки, словом — вышел в эфир. По причинам, известным лишь министерству транспорта, которое выдает разрешения на переносные рации такого типа, мои позывные были «Дэзи Мей».

Несколько часов кряду несчастная Дэзи посылала отчаянные призывы в темнеющее полярное небо, но — ни шепота в ответ. Я уж совсем было согласился с приведенной в наставлении весьма скептической оценкой рации и собирался прекратить бесплодные попытки, как вдруг уловил слабый человеческий голос, едва слышный сквозь свист и треск в наушниках. Поспешно настроившись на волну, я с трудом разобрал несколько испанских слов. Я понимаю, что мое дальнейшее повествование может вызвать недоверчивую улыбку читателей, но так как я сам абсолютно не смыслю в радиотехнике, то мне остается лишь привести объяснение, данное позднее одним экспертом. Добавлю также, что ни один рядовой биолог, и я в том числе, ни за что не сумел бы выдумать такой истории. Техническая сторона вопроса сводилась к загадочному явлению, известному по названием «прыжок волны»: в результате определенного сочетания атмосферных условий маломощные радиостанции особенно на Севере иногда осуществляют связь на очень большое расстояние.

Моя установка побила все рекорды. Станция, которую я поймал, принадлежала радиолюбителю в Перу. Его английский язык был не лучше моего испанского, и прошло немало времени, прежде чем мы начали понимать друг друга. Но и после этого он остался при убеждении, что с ним говорят откуда-то неподалеку, с Огненной Земли. Я совершенно вымотался, пока наконец столковался с перуанцем. Он записал основной смысл моего сообщения и обещал переслать его в Оттаву по обычным каналам связи.

Памятуя недавнее суровое предупреждение, я свел свое послание к десяти словам, которые были неправильно поняты в Перу и в довершение основательно перевраны при переводе. Во всяком случае, их оказалось вполне достаточно, чтобы, как мне стало известно впоследствии, вызвать переполох в официальных кругах. Телеграмма пришла из Южной Америки и поэтому поступила не в мое министерство, а в министерство иностранных дел. Там лишь установили, что депеша, по-видимому, передана с Огненной Земли и, кажется, зашифрована. Срочно запросили министерство обороны, в котором никак не могли расшифровать код или хотя бы собрать какие-нибудь сведения о таинственном канадском агенте, засланном в район мыса Горн. Клубок распутался совершенно случайно.

С похвальной хотя почти необъяснимой проницательностью сановник признал меня наиболее вероятным автором радиограммы. Однако возникла новая, еще более волнующая загадка: кто разрешил мне отправиться на Огненную Землю? В результате полетели срочные радиограммы, адресованные мне через канадского консула в Чили, с требованием немедленно прислать объяснения в Оттаву. Ни одно из этих предписаний до меня не дошло. Даже если бы их направили по прямому пути, я бы их все равно не получил — ведь батареи рации годились всего на шесть часов работы. До того как они окончательно сели, мне удалось принять только концерт легкой музыки из Москвы.

Но вернемся к моему повествованию. К тому времени, когда я закончил разговор с Перу, совсем стемнело, и окружающие холмы, казалось, вплотную придвинулись ко мне. Волков пока не было, но они, как легко понять, в сильной степени занимали мое воображение, и когда вдали промелькнула какая-то тень, я сразу понял — это волки! Напрягая слух, я уловил слабый, но взволновавший меня звук, который мгновенно узнал. Мне неоднократно приходилось слышать его и раньше, правда не в дикой местности, а в ковбойских фильмах. Тут не могло быть ошибки — это вой волчьей стаи, несущейся в бешеной погоне.

Совершенно очевидно, что направляются они в мою сторону. Итак, мне, вероятно, удастся выполнить по крайней мере одно задание — я вот — вот «установлю контакт с изучаемым объектом». Но радость от сознания верности долгу омрачилась целым рядом обстоятельств, среди которых не последнее место занимал тот факт, что в моем револьвере всего шесть зарядов, а я, хоть убей, не помню, куда засунул запасные патроны. Вопрос этот имел немаловажное значение: будучи весьма начитан по своей части, я знал, что число волков в стае колеблется от четырех до сорока. Более того, если судить по разнообразию голосов, я склонен был предположить, что эта стая насчитывает не менее четырех сотен хищников. Полярная ночь вплотную надвинулась на меня, волки тоже вот-вот нагрянут.

В темноте я, конечно, не смогу как следует определить ни их численности, ни тем более характера повадок. Поэтому я предпочел за благо спрятаться за перевернутую лодку, чтобы присутствие человека не слишком бросалось в глаза и не вызывало у животных тенденции к нетипичному поведению. Как известно, один из основных принципов современной биологии заключается в том, что наблюдатель ни при каких условиях не должен допускать, чтобы его внимание рассеивалось. Вынужден, однако, честно признаться, что в сложившейся обстановке я так и не сумел сконцентрироваться надлежащим образом. Особенно меня беспокоила мысль о каноэ. Непрочная парусиновая лодка на тонком кедровом каркасе вряд ли выдержит грубое обращение, и тогда я останусь вовсе без средств передвижения.

Что же касается второго источника беспокойства, то его крайнюю необычность мне хотелось бы подчеркнуть особо как наглядное свидетельство нелогичности человеческого мышления при отсутствии должного дисциплинирующего контроля. Дело в том, что я поймал себя на горячем желании превратиться в беременную эскимоску! Находясь под лодкой, я, разумеется, не мог видеть, что происходит снаружи, поэтому мне пришлось положиться на другие органы чувств. Я услышал, как стая примчалась на полном ходу, описала круг у груды моего снаряжения и кинулась прямо к каноэ. Затем послышались удары, болезненный визг, и внезапно наступила удивительная тишина. Я потратил годы, стремясь научиться делать правильные выводы из наблюдаемых явлений, но с подобной ситуацией столкнулся впервые.

Это было выше моего понимания. Требовались дополнительные факты. С величайшими предосторожностями я глянул одним глазом в щель между планширом каноэ и льдом. Сперва ничего не было видно, кроме множества волчьих лап, но внезапно мое внимание приковала пара конечностей — единственная пара, которая явно не принадлежала волку. Мобилизовав все свои дедуктивные способности, я сразу же отыскал ответ, спокойно приподнял борт каноэ, высунул голову и уставился в смущенное, слегка испуганное лицо молодого человека, закутанного в оленьи меха. Вокруг него, грозно скалясь, сгрудились четырнадцать огромных, грозных эскимосских лаек, составлявших упряжку.

Что же касается волков, то, признаюся чистосердечно, их нигде не было видно. Как оказалось, хозяин упряжки, сын эскимоски и белого, занимается охотой и живет в промысловой избушке всего в нескольких километрах отсюда. Это же идеальное место для моей постоянной базы! Майк — так звали молодого охотника — был единственным человеческим существом, обитающим на площади в двадцать пять тысяч километров, если не считать горстки эскимосов включая семейство его матери , которые жили в ста километрах к северу. Редкая удача! Можно не опасаться людской назойливости и спокойно проводить наблюдения над волками.

Поначалу Майк отнесся ко мне довольно сдержанно, чтобы не сказать — подозрительно. За все свои восемнадцать лет он не слышал, чтобы самолет сел в этой части полярной пустыни. Ему, правда, доводилось изредка видеть аэроплан, но очень высоко над головой, и каждый раз серебристые птицы пролетали мимо. Не удивительно, что он никак не мог представить, как это самолет, которого не было ни видно, ни слышно, высадил меня с кучей багажа на лед посреди озера. С самого начала нашего знакомства Майк был склонен считать мое появление делом рук нечистого. От своего отца-торговца он почерпнул немало сведений об основах христианства и всегда был на страже против дьявольских козней.

Однако на рискованные действия он так и не отважился. Первые несколько дней Майк не выпускал из рук своего карабина и выдерживал приличное расстояние. Но стоило угостить его «волчьим коктейлем», как он отложил винтовку в сторону, решив, по-видимому, что, даже если я и в самом деле черт, соблазн слишком велик, чтобы ему противиться. Вероятно, так и не придумав, что еще со мной можно сделать, Майк в первую же ночь привел меня в свою избушку. Построенная из жердей, крытая гниющими оленьими шкурами, она едва ли могла показаться дворцом, но для моих целей вполне годилась. Перед отъездом из Оттавы начальство разрешило мне нанимать вспомогательных рабочих из местного населения при условии, однако, чтобы весь расход по этой статье не превышал трех долларов в месяц.

Я немедленно заключил сделку с Майком и выдал ему официальную долговую расписку на десять долларов в оплату жилья на три месяца вперед, а также его услуг в качестве проводника и помощника. По сравнению с тем, как в подобных случаях рассчитывались с эскимосами правительственные учреждения, миссии и фактории, это была сказочная плата. Впрочем, я не сомневался, что наш финансовый отдел примирится с подобной расточительностью; должны же они учесть, что не будь здесь Майка, учреждение потерпело бы убыток в четыре тысячи долларов — такова стоимость экспедиционного снаряжения, которое неминуемо погибнет, едва растает лед на озере. Правда, в ходе дальнейших событий мне показалось, что сделка с Майком носит несколько односторонний характер.

Бизон способен очень быстро бегать, причем подолгу. У него крепкие недлинные рога, загнутые вперед. Конечно, это относится к быкам — коровы меньше и безрогие. Бизоны — близкие родственники европейских зубров. В Америке их два подвида: лесные и степные бизоны. Лесной бизон похож на зубра и образом жизни, и предпочтениями в пище. Степной подвид был многочисленнее в несколько раз. Именно степные бизоны собирались в огромные стада и такими полчищами кочевали по бескрайним американским прериям. По факту именно их следует считать американским символом. И вот сейчас общая численность диких бизонов в США оценивается примерно в 30 тыс. Как стала возможной такая математика? Он объективно опасен для любого, кто попробует проявить к нему недоброжелательность. А уж если речь идет об огромном стаде степных бизонов, тут и вовсе проблем не оберешься. Но такая прорва мяса поневоле становится желанной добычей для всех, кто мясо ест. И нашлись хищники, научившиеся добывать бизонов. Конечно, в первую очередь это были люди. Целые объединения степных индейских племен столетиями жили за счет охоты на бизонов. В дело шло все — мясо, крепчайшая шкура из нее выходили отличные вигвамы и несносимые мокасины , густая шерсть, копыта на клей , кости на разные изделия. Картина конечно не реалистичная, никто внутри стада разъяренных буйволов на лошади ездить бы не стал, упадешь - затопчут Картина конечно не реалистичная, никто внутри стада разъяренных буйволов на лошади ездить бы не стал, упадешь - затопчут Но! Индейцы охотились на бизонов в основном со стрелами и копьями, долгое время на своих двоих.

Стоит напомнить, что вся территория Фтиотиды расположена ниже 39-й параллели, где введена абсолютная охрана волков, так как в предыдущие годы они находились под угрозой исчезновения. Но скотоводы и горцы прямо говорят о «перенаселении, перешедшем черту». Что же говорят ученые, наблюдающие за эволюцией? Они придерживаются противоположного мнения: «То, что некоторые жители горных сел чаще видят волков возле своих сел, не означает, что у нас перенаселение. В конце концов на национальном уровне насчитывается от 700 до 1000 особей волков», - говорит менеджер по связям с общественностью Arctouros Панайотис Стефанос. Он отмечает также, пишет CNN Греция, что "конкретных цифр по численности волков региона Фтиотиды и Эвритании нет, поскольку происходит их перемещение из региона в регион".

«Волчья династия Йеллоустоуна (1). Стая» (Познавательный, природа, животные, 2018)

Скорее всего, эти волки вернулись в Альпы в 80-е годы из труднопроходимых районов итальянских Апеннин. Долгое время прерии считались огромными безжизненными территориями, и лишь в конце прошлого века американские колонисты обнаружили, что эта земля плодородна, а фауна богата и разнообразна. Humankind is inclined to kill wolves, whenever they are perceived as a nuisance, with little regard for the consequences.

Волк прерий

Европейская федерация охоты и охраны природы потребовала от главы ЕК Урсулы фон дер Ляйен пересмотреть правила отстрела волков, написала обозреватель Politico. При этом они не учли, что во всем мире волки известны как «санитары леса» — они убивают ослабленных животных, тем самым останавливают распространение заболеваний. волчий обитатель Северной Америки. волчий обитатель прерий. луговой волк. Долгое время прерии считались огромными безжизненными территориями, и лишь в конце прошлого века американские колонисты обнаружили, что эта земля плодородна, а фауна богата и разнообразна. Лента новостей Друзья Фотографии Видео Музыка Группы Подарки Игры. «Волчья династия Йеллоустоуна (1). Стая» (Познавательный, природа, животные, 2018). Койот – исконный обитатель прерий и пустынь Северной Америки.

Австралийские ученые хотят возродить вымерших сумчатых волков

Используйте пробелы для букв, которые вы не знаете. Оба поля можно использовать одновременно, если вы хотите уменьшить количество результатов и таким образом сузить слово решения. Похожие вопросы.

А уж если речь идет об огромном стаде степных бизонов, тут и вовсе проблем не оберешься.

Но такая прорва мяса поневоле становится желанной добычей для всех, кто мясо ест. И нашлись хищники, научившиеся добывать бизонов. Конечно, в первую очередь это были люди.

Целые объединения степных индейских племен столетиями жили за счет охоты на бизонов. В дело шло все — мясо, крепчайшая шкура из нее выходили отличные вигвамы и несносимые мокасины , густая шерсть, копыта на клей , кости на разные изделия. Картина конечно не реалистичная, никто внутри стада разъяренных буйволов на лошади ездить бы не стал, упадешь - затопчут Картина конечно не реалистичная, никто внутри стада разъяренных буйволов на лошади ездить бы не стал, упадешь - затопчут Но!

Индейцы охотились на бизонов в основном со стрелами и копьями, долгое время на своих двоих. И даже появление в Америке и приручение диких мустангов не изменило ситуации принципиально. Индейцы добывали бизонов, но были просто неспособны реально повлиять на их численность.

Кстати, и бизоны регулярно убивали индейцев. И эти воины-фаталисты относились к такому со свойственным им непоколебимым спокойствием. Как охотились индейцы?

Группами, стараясь окружить и загнать в овраг или особую загородку нескольких животных, лучше самок и молодняка. Телята бизонов вообще «безбашенные», много резвятся и играют, и это делает их удобной добычей для охотников. Примерно так же поступают при охоте на бизонов волки — самый серьезный их враг в дикой природе.

Медведь-гризли обычно предпочитает не связываться — габариты у бизона в среднем больше медвежьих, да и бегают они, как сумасшедшие. А волки полагаются на сноровку и силу коллектива. Волки стаей следуют за стадом бизонов, следят за ней и подбирают подходящего кандидата себе на обед — из тех телят, что следуют с краю.

Когда цель выбрана, несколько волков-камикадзе атакуют взрослых бизонов, в первую очередь крупного самца, к чьей «семье» принадлежит выбранный телок.

Степной волк. Крымский койот. Койот рыжий. Художник-анималист Даниэль Смит. Художник-анималист Даниэль Смит лисы.

Художник-анималист Даниэль Смит волки. Художник анималист Дэниел Смит картины. Одинокий койот. Койот в городе. Койот дикий в городе. Гривистый волк в прыжке.

Волк прыгает. Монгольский Степной волк. Степные волки Монголии. Canis Lupus cubanensis. Canis Latrans Koyot. Койот кавказский.

Шакал зимой. Антилопа вилорог Северная Америка. Лесостепи Северной Америки. Великие равнины животные. Животные степи. Волк серый.

Волк в Америке. Обыкновенный Шакал кавказский. Среднеазиатский Шакал обыкновенный. Степной Шакал. Пустыня и Койоты в пещерах живут. Серый волк псовые.

Волк Северной Америки серый волк. Волк Долины Маккензи. Койот животное. Койот детеныш. Койот щенок. Тундровый волк.

Сибирский Тундровый волк. Волк Таймыр. Степной волк Калмыкия. Волк в степи. Шакал чепрачный canis mesomelas. Шакал canis aureus.

Охотничьи таланты койотов Наши герои относительно редко охотятся на крупных животных карибу, вапити , но если возникает такая необходимость, объединяются в пары или даже небольшие семейные группы из 5-6 особей. На охоте особенно проявляется вся их хитрость, находчивость и смекалка. Например несколько койотов могут по очереди преследовать потенциальную жертву, пока она не устанет. Или койот прячется за кустом, к которому его партнер гонит кролика, и в нужный момент кидается на добычу. Сотрудничество маленьких волков на охоте — это увлекательнейшая демонстрация планирования разнообразных практических приемов.

Известен случай, когда койот прыгал на прямых ногах вверх и кувыркался, а смотревший на это представление кролик был настолько поглощен странным зрелищем, что не заметил, как к нему сзади подкрался второй койот. Иногда эти звери охотятся следующим образом. Несколько койотов двигаются по полю на некотором расстоянии друг от друга, точно цепь пехотинцев. Когда один из них вспугивает потенциальную добычу, остальные немедленно отрезают жертве все пути к спасению. Луговые волки настолько сообразительны, что действуют совместно с другими животными или используют их.

Например, койот успешно приноравливается к барсуку, охотящемуся в одних с ним местах. Благодаря своему острому чутью и ловкости, маленький волк вспугивает бурундуков и луговых собачек, которые тут же прячутся в норы, а когда барсук принимается раскапывать эти норы, койот у него под носом хватает выбегающих зверьков. Можно без преувеличения сказать, что койот талантлив во всем. Зверь почти никогда не устает, покрывая в поисках пищи огромные расстояния. Прыгучести зверя можно только позавидовать — он способен совершать прыжки в 2—4 м длиной!

Кроме того, маленький волк прекрасно плавает и не раздумывая бросается за добычей в воду. Умеет ловить рыбу. А ради того, чтобы поесть спелых фркутов, койот может даже вскарабкаться на дерево! Продолжение рода Сезон размножения луговых волков длится с января по март. К весне самка обустраивает логово, готовясь к появлению на свет потомства.

Вообще, это единственное время, когда койоты используют логово. Обычно ни в каких укрытиях они не нуждаются, а спят и отдыхают просто на земле под открытым небом. В качестве логовищ, где появятся на свет и будут подрастать щенки, могут быть использованы уже существующие норы енотов, скунсов и других хищников среднего размера.

Вторая жизнь? Удастся ли воскресить вымершего 130 лет назад сумчатого волка

А то стемнеет, прежде чем мы доберемся до Черчилля. Тут сонный на вид механик воспрянул духом, и мгновенно во всяком случае, мне так показалось все мое снаряжение очутилось на льду. Брезентовое каноэ отвязали от фюзеляжа и вновь до отказа накачали цилиндр амортизатора. Увидев содержимое каноэ, летчик бросил на меня укоризненный взгляд. Хорошенький подвесок, ничего не скажешь! Как-нибудь осенью вернусь за вами, если эта старая колымага не развалится.

Не унывайте! Вокруг полно эскимосов - они в любое время доставят вас в Черчилль. Сам не очень-то уверен. Скажем, примерно в пятистах километрах к северо-западу от Черчилля. Достаточная точность?

Но как бы то ни было, карты этих мест не существует... Дверца кабины захлопнулась. Моторы взревели во всю мощь, как им и положено, самолет запрыгал по заслугам, нехотя поднялся и исчез в хмуром небе. Да, кажется, я и впрямь попал в самую настоящую страну волков. Мне даже померещилось множество волчьих глаз, которые настороженно следят за мной.

Я зарылся в гору багажа, отыскал револьвер и постарался критически оценить создавшееся положение. Оно было не из блестящих. Правда, мне - это бесспорно - удалось проникнуть в самое сердце Киватинской тундры. Кроме того, создано даже некоторое подобие базы, хотя ее местоположение - на льду озера, вдали от берега - оставляет желать лучшего. Как бы то ни было, до сих пор я строго придерживался инструкции.

Однако следующий пункт оперативного приказа явно противоречил реальным возможностям: 3, разд. Немедленно по организации постоянной базы вам надлежит, используя водные пути, отправиться на каноэ в широкий объезд окружающей территории с целью общего ознакомления и сбора достаточных статистических сведений о численности Canis lupus и области их распространения, а также для установления непосредственного контакта с изучаемым объектом... Я и рад бы действовать согласно инструкции, но толстый лед под ногами вынуждал отложить плавание на каноэ по крайней мере на несколько недель, а, возможно, и навсегда. К тому же, лишенный других средств транспорта, я просто не знал, как начать перевозку целой груды снаряжения на твердую землю. Что же касается "установления контакта с объектом изучения", то сейчас я вообще не ставил перед собой этой задачи, если только сами волки не проявят инициативы.

Как быть? Ведь инструкция составлялась специально для меня после консультации с Метеорологической службой. Там клятвенно заверили мое начальство, что к намеченному сроку моего прибытия в центральную тундру озера и реки "обычно" очищаются ото льда. Еще в Оттаве я твердо усвоил правило: никогда не оспаривать сведений, исходящих от других отделов; ведь если полевые работы срываются из-за неверной информации, то виноватым все равно оказывается полевой работник. В создавшемся положении оставался только один выход: несмотря на обескураживающий ответ на мою первую радиограмму, просить новых указаний из Оттавы.

Я мгновенно распаковал портативную радиостанцию и водрузил ее на штабель ящиков. Должен признаться, что раньше у меня как-то не хватало времени, чтобы ознакомиться с аппаратурой. Поэтому сейчас, перелистав приложенное руководство, я несколько растерялся: меня снабдили моделью, предназначенной для лесников, радиус ее действия в нормальных условиях не превышал тридцати километров. Тем не менее я присоединил батареи, поднял антенну и, согласно наставлению, принялся вертеть ручки и нажимать кнопки, словом - вышел в эфир. По причинам, известным лишь министерству транспорта, которое выдает разрешения на переносные рации такого типа, мои позывные были "Дэзи Мей".

Несколько часов кряду несчастная Дэзи посылала отчаянные призывы в темнеющее полярное небо, но - ни шепота в ответ. Я уж совсем было согласился с приведенной в наставлении весьма скептической оценкой рации и собирался прекратить бесплодные попытки, как вдруг уловил слабый человеческий голос, едва слышный сквозь свист и треск в наушниках. Поспешно настроившись на волну, я с трудом разобрал несколько испанских слов. Я понимаю, что мое дальнейшее повествование может вызвать недоверчивую улыбку читателей, но так как я сам абсолютно не смыслю в радиотехнике, то мне остается лишь привести объяснение, данное позднее одним экспертом. Добавлю также, что ни один рядовой биолог, и я в том числе, ни за что не сумел бы выдумать такой истории.

Техническая сторона вопроса сводилась к загадочному явлению, известному по названием "прыжок волны": в результате определенного сочетания атмосферных условий маломощные радиостанции особенно на Севере иногда осуществляют связь на очень большое расстояние. Моя установка побила все рекорды. Станция, которую я поймал, принадлежала радиолюбителю в Перу. Его английский язык был не лучше моего испанского, и прошло немало времени, прежде чем мы начали понимать друг друга. Но и после этого он остался при убеждении, что с ним говорят откуда-то неподалеку, с Огненной Земли.

Я совершенно вымотался, пока наконец столковался с перуанцем. Он записал основной смысл моего сообщения и обещал переслать его в Оттаву по обычным каналам связи. Памятуя недавнее суровое предупреждение, я свел свое послание к десяти словам, которые были неправильно поняты в Перу и в довершение основательно перевраны при переводе. Во всяком случае, их оказалось вполне достаточно, чтобы, как мне стало известно впоследствии, вызвать переполох в официальных кругах. Телеграмма пришла из Южной Америки и поэтому поступила не в мое министерство, а в министерство иностранных дел.

Там лишь установили, что депеша, по-видимому, передана с Огненной Земли и, кажется, зашифрована. Срочно запросили министерство обороны, в котором никак не могли расшифровать код или хотя бы собрать какие-нибудь сведения о таинственном канадском агенте, засланном в район мыса Горн. Клубок распутался совершенно случайно. С похвальной хотя почти необъяснимой проницательностью сановник признал меня наиболее вероятным автором радиограммы. Однако возникла новая, еще более волнующая загадка: кто разрешил мне отправиться на Огненную Землю?

В результате полетели срочные радиограммы, адресованные мне через канадского консула в Чили, с требованием немедленно прислать объяснения в Оттаву. Ни одно из этих предписаний до меня не дошло. Даже если бы их направили по прямому пути, я бы их все равно не получил - ведь батареи рации годились всего на шесть часов работы. До того как они окончательно сели, мне удалось принять только концерт легкой музыки из Москвы. Но вернемся к моему повествованию.

К тому времени, когда я закончил разговор с Перу, совсем стемнело, и окружающие холмы, казалось, вплотную придвинулись ко мне. Волков пока не было, но они, как легко понять, в сильной степени занимали мое воображение, и когда вдали промелькнула какая-то тень, я сразу понял - это волки! Напрягая слух, я уловил слабый, но взволновавший меня звук, который мгновенно узнал. Мне неоднократно приходилось слышать его и раньше, правда не в дикой местности, а в ковбойских фильмах. Тут не могло быть ошибки - это вой волчьей стаи, несущейся в бешеной погоне.

Совершенно очевидно, что направляются они в мою сторону. Итак, мне, вероятно, удастся выполнить по крайней мере одно задание - я вот - вот "установлю контакт с изучаемым объектом". Но радость от сознания верности долгу омрачилась целым рядом обстоятельств, среди которых не последнее место занимал тот факт, что в моем револьвере всего шесть зарядов, а я, хоть убей, не помню, куда засунул запасные патроны. Вопрос этот имел немаловажное значение: будучи весьма начитан по своей части, я знал, что число волков в стае колеблется от четырех до сорока. Более того, если судить по разнообразию голосов, я склонен был предположить, что эта стая насчитывает не менее четырех сотен хищников.

Полярная ночь вплотную надвинулась на меня, волки тоже вот-вот нагрянут. В темноте я, конечно, не смогу как следует определить ни их численности, ни тем более характера повадок. Поэтому я предпочел за благо спрятаться за перевернутую лодку, чтобы присутствие человека не слишком бросалось в глаза и не вызывало у животных тенденции к нетипичному поведению. Как известно, один из основных принципов современной биологии заключается в том, что наблюдатель ни при каких условиях не должен допускать, чтобы его внимание рассеивалось. Вынужден, однако, честно признаться, что в сложившейся обстановке я так и не сумел сконцентрироваться надлежащим образом.

Особенно меня беспокоила мысль о каноэ. Непрочная парусиновая лодка на тонком кедровом каркасе вряд ли выдержит грубое обращение, и тогда я останусь вовсе без средств передвижения. Что же касается второго источника беспокойства, то его крайнюю необычность мне хотелось бы подчеркнуть особо как наглядное свидетельство нелогичности человеческого мышления при отсутствии должного дисциплинирующего контроля. Дело в том, что я поймал себя на горячем желании превратиться в беременную эскимоску! Находясь под лодкой, я, разумеется, не мог видеть, что происходит снаружи, поэтому мне пришлось положиться на другие органы чувств.

Я услышал, как стая примчалась на полном ходу, описала круг у груды моего снаряжения и кинулась прямо к каноэ. Затем послышались удары, болезненный визг, и внезапно наступила удивительная тишина. Я потратил годы, стремясь научиться делать правильные выводы из наблюдаемых явлений, но с подобной ситуацией столкнулся впервые. Это было выше моего понимания. Требовались дополнительные факты.

С величайшими предосторожностями я глянул одним глазом в щель между планширом каноэ и льдом. Сперва ничего не было видно, кроме множества волчьих лап, но внезапно мое внимание приковала пара конечностей - единственная пара, которая явно не принадлежала волку. Мобилизовав все свои дедуктивные способности, я сразу же отыскал ответ, спокойно приподнял борт каноэ, высунул голову и уставился в смущенное, слегка испуганное лицо молодого человека, закутанного в оленьи меха. Вокруг него, грозно скалясь, сгрудились четырнадцать огромных, грозных эскимосских лаек, составлявших упряжку. Что же касается волков, то, признаюсь чистосердечно, их нигде не было видно.

Обидно, конечно, что первая встреча с волками вылилась во встречу с собаками, но судьба меня вознаградила. Как оказалось, хозяин упряжки, сын эскимоски и белого, занимается охотой и живет в промысловой избушке всего в нескольких километрах отсюда. Это же идеальное место для моей постоянной базы! Майк - так звали молодого охотника - был единственным человеческим существом, обитающим на площади в двадцать пять тысяч километров, если не считать горстки эскимосов включая семейство его матери , которые жили в ста километрах к северу. Редкая удача!

Можно не опасаться людской назойливости и спокойно проводить наблюдения над волками. Поначалу Майк отнесся ко мне довольно сдержанно, чтобы не сказать - подозрительно. За все свои восемнадцать лет он не слышал, чтобы самолет сел в этой части полярной пустыни. Ему, правда, доводилось изредка видеть аэроплан, но очень высоко над головой, и каждый раз серебристые птицы пролетали мимо. Не удивительно, что он никак не мог представить, как это самолет, которого не было ни видно, ни слышно, высадил меня с кучей багажа на лед посреди озера.

С самого начала нашего знакомства Майк был склонен считать мое появление делом рук нечистого. От своего отца-торговца он почерпнул немало сведений об основах христианства и всегда был на страже против дьявольских козней. Однако на рискованные действия он так и не отважился. Первые несколько дней Майк не выпускал из рук своего карабина и выдерживал приличное расстояние. Но стоило угостить его "волчьим коктейлем", как он отложил винтовку в сторону, решив, по-видимому, что, даже если я и в самом деле черт, соблазн слишком велик, чтобы ему противиться.

Вероятно, так и не придумав, что еще со мной можно сделать, Майк в первую же ночь привел меня в свою избушку. Построенная из жердей, крытая гниющими оленьими шкурами, она едва ли могла показаться дворцом, но для моих целей вполне годилась. Перед отъездом из Оттавы начальство разрешило мне нанимать вспомогательных рабочих из местного населения при условии, однако, чтобы весь расход по этой статье не превышал трех долларов в месяц. Я немедленно заключил сделку с Майком и выдал ему официальную долговую расписку на десять долларов в оплату жилья на три месяца вперед, а также его услуг в качестве проводника и помощника. По сравнению с тем, как в подобных случаях рассчитывались с эскимосами правительственные учреждения, миссии и фактории, это была сказочная плата.

Впрочем, я не сомневался, что наш финансовый отдел примирится с подобной расточительностью; должны же они учесть, что не будь здесь Майка, учреждение потерпело бы убыток в четыре тысячи долларов - такова стоимость экспедиционного снаряжения, которое неминуемо погибнет, едва растает лед на озере. Правда, в ходе дальнейших событий мне показалось, что сделка с Майком носит несколько односторонний характер. Очевидно, Майк не совсем точно понял смысл принятых обязательств, но, во всяком случае, пока он перевез на собачьей упряжке весь мой груз к своему дому. Последующие дни я был страшно занят распаковкой снаряжения и устройством походной лаборатории и волей-неволей оккупировал почти всю избушку. Мне было совершенно не до Майка, но все же я заметил, что он чем-то угнетен.

Поскольку он казался молчаливым от природы со всеми, кроме своих собак , а познакомились мы совсем недавно и вмешиваться в его личные дела мне было попросту неудобно, я не стал выяснять причину его дурного настроения, а попытался развлечь его и время от времени демонстрировал перед ним то одни, то другие приборы. Казалось, они подействовали на его воображение, но желанного эффекта не произвели. Майк был по-прежнему озабочен, его удрученность даже усилилась. А после того как я показал ему цианистый "истребитель волков" и объяснил, что отрава убивает мгновенно, причем действует в ничтожном количестве, так что обнаружить ее почти невозможно, поведение Майка сделалось и вовсе ненормальным. Он повсюду стал таскать длинную палку и, прежде чем сесть за стол, весьма странным образом колотил ею по стулу и даже по тарелке с едой.

Мало того, по утрам он начал выколачивать свою обувь и одежду. В другой раз, когда я вытащил четыре сотни мышеловок, которыми собирался ловить мелких млекопитающих, чтобы по ним затем определять содержимое желудков волков, и объяснил, как вываривать скелеты леммингов для коллекции, Майк молча вышел из избушки и с тех пор решительно отказывался разделять со мной трапезу. Должен, однако, признаться, что такое поведение Майка не очень меня обеспокоило. Обладая кое-какими познаниями в области психологии, я без труда распознал в нем симптомы замкнутости. Тем не менее я решил вывести его из состояния болезненной само углубленности.

Как-то вечером я заманил его в угол, где размещалась моя походная лаборатория, и с гордостью разложил перед ним набор блестящих скальпелей, хирургических ножниц, кюветок и прочих хитроумных инструментов, которыми намеревался пользоваться при вскрытиях трупов волков, оленей и других животных. Объяснять Майку, что такое аутопсия, было довольно сложно, поэтому я взял учебник патологии, открыл его на развороте с цветным изображением вскрытой брюшной полости человека и, пользуясь этим наглядным пособием, увлеченно продолжал свою лекцию, как вдруг почувствовал, что лишаюсь аудитории: Майк медленно пятился к двери, в его черных глазах нарастал ужас. Нетрудно было догадаться, что все только что мною сказанное истолковано им совершенно превратно. Я вскочил, пытаясь разуверить его, но, испуганный этим движением, он повернулся и опрометью выбежал из избушки. Я увидел его только на следующий день, когда вернулся из тундры, где ставил мышеловки.

Он увязывал свои нехитрые пожитки, видимо, готовясь в дальний путь. Сдавленным голосом, торопясь и глотая слова, он пролопотал, что его настоятельно вызывают в становище эскимосов к больной матери, где ему, вероятно, придется задержаться. С этими словами он выбежал к собакам, которые были уже запряжены, и на бешеной скорости умчался в северном направлении. Меня очень опечалил отъезд Майка: ведь теперь я остался в полном одиночестве, один в окружении волков. С научной точки зрения, пожалуй, это даже неплохо, но жутковатая атмосфера, как при чтении "Собаки Баскервиллей", казалось, сгустилась вокруг меня в этой безлюдной, оголенной ветрами тундре.

Нужно сказать, что я еще окончательно не решил, каким образом следует знакомиться с волками. Мне очень хотелось, чтобы при первой встрече Майк представил меня. Но, что ни говори, болезнь матери, безусловно, важнее всех моих научных забот хотя мне и сейчас невдомек, откуда Майк мог узнать, что его мать захворала. Итак, первоочередную и самую тяжелую задачу - установить контакт с волками - мне пока не удалось решить, и я занялся подготовкой графиков и таблиц полевых работ. Программа их была детализирована до предела.

Так, например, только в разделе "Брачные повадки" насчитывалась пятьдесят одна подтема, и каждая требовала глубокого изучения. К концу недели у меня кончилась бумага. Настало время выйти в поле! Мне, как новичку, следовало, осваиваясь в тундре, соблюдать осторожность. Поэтому на первый раз я удовлетворился кольцевым маршрутом вокруг избушки в радиусе трехсот метров.

Эта экспедиция мне много не дала, если не считать находки четырех или пяти сотен оленьих скелетов; по существу, вся окружающая территория была точно ковром покрыта костями карибу. В Черчилле мне удалось выяснить, что трапперы никогда не стреляют в карибу - значит, их зарезали волки. Таков был трезвый научный вывод. Если принять, что норма убыли оленей одинакова во всем районе, то по обнаруженным скелетам можно судить, что только в Киватине волки губят в среднем двадцать миллионов оленей в год! Прошло три дня после обескураживающей прогулки по кладбищу костей, прежде чем я смог выбрать время для следующей вылазки.

Вооруженный винтовкой и револьвером, я прошел около километра, но волков не встретил. Зато с большим удивлением заметил, что плотность покрова из останков карибу уменьшается по мере удаления от промысловой избушки почти в геометрической прогрессии. Меня крайне озадачило, что волки выбирают место для страшной бойни почему-то поближе к человеческому жилью, и решил расспросить об этом Майка, если, конечно, когда-нибудь его увижу. Тем временем в тундру пришла дружная, стремительная весна. Снег таял так быстро что замерзшие реки не успевали унести талую воду, и она поднялась метра на два над поверхностью льда.

Наконец, лед с грохотом тронулся, но вскоре образовались заторы, и паводок затопил избушку, принеся с собой нечистоты, скопившиеся за долгую зимовку четырнадцати ездовых собак. Постепенно заторы прорвало, и вода сошла, но избушка потеряла прежнюю прелесть, так как на полу остался отвратительный осадок. Поэтому я был вынужден разбить палатку на галечной гряде, чуть повыше избушки. Но заснуть мне той ночью помешали какие-то странные звуки. Я мгновенно сел в постели и внимательно прислушался.

Звуки доносились с севера, из-за реки - какая-то смесь воя, хныканья и жалобных стонов. Вскоре я разжал руку, которой схватил винтовку. Уж если научные работники чем и сильны, так это умением учиться на опыте: меня, например, дважды не одурачишь! Конечно, воет лайка, и, по-видимому, молодая, я даже подумал, что это одна из собак Майка у него, кстати, было три больших, но еще не выезженных щенка, которые бегали за упряжкой. Очевидно, пес заблудился, по следу вернулся домой и теперь молит о внимании и помощи.

Я был растроган. Если щенок нуждается в друге-приятеле, пусть располагает мной! Я быстро оделся, сбежал к реке, вскочил в каноэ и стрелой помчался на другую сторону. Щенок ни на минуту не прекращал горестных стенаний, и я уж совсем собрался откликнуться, но вовремя сообразил, что чужой человеческий голос спугнет его. Лучше подкрасться вплотную и ласково подманить бедняжку.

По силе доносившихся звуков можно было судить, что собака находится всего в нескольких шагах от берега. Но когда в тусклом полусвете я выскочил из лодки, пересек полосу щебня и перебрался через галечные косы, звуки слышались все на том же расстоянии. Ясно - щенок отбегает, вероятно, боится меня. Чтобы не отогнать его, я старался двигаться бесшумно, даже когда жалобный вой прекратился и направление пришлось определять наугад. Впереди замаячила крутая гряда - вот поднимусь на нее и сразу увижу беглеца!

Последние метры, оставшиеся до гребня, я прополз на животе помогло искусство разведчика, приобретенное еще в бойскаутах и затем осторожно приподнял голову - вот он, мой песик. Мы столкнулись нос к носу. Нас разделяли каких-нибудь два метра. Он лежал, очевидно, отдыхая после минорного концерта. Мы молча уставились друг на друга.

Не знаю, что происходило в его массивном черепе, но моя голова наполнилась роем тревожных мыслей. Прямо на меня пристально глядели янтарные глаза матерого тундрового волка; по-видимому, он был тяжелее меня и, бесспорно, гораздо лучше владел техникой боя без оружия. Несколько секунд никто из нас не двигался, мы продолжали взглядом гипнотизировать друг друга. Волк первым разрушил чары. Прыжком, какой сделал бы честь даже русским танцорам, он взвился в воздух почти на метр и пустился наутек.

Как утверждают учебники, волки могут развивать скорость до сорока километров в час, но этот волк, казалось, не бежал, а летел на бреющем полете. Через несколько секунд он скрылся из вида. Моя реакция была не столь динамичной, но и я, несомненно, установил рекорд в беге по пересеченной местности. Переправляясь через реку, я так разогнал каноэ, что оно во всю длину выскочило на сушу, а затем бросился в избушку и запер дверь на засов. Я старался не обращать внимания на зловоние, которое поднималось от залитого нечистотами пола, и устроился на столе в надежде спокойно проспать до рассвета - к счастью, дни здесь стали по-весеннему ранними.

Ну и ночка! Зато теперь я имел полное право поздравить себя: наконец-то установлен контакт с изучаемым объектом - неважно, что встреча была мимолетной. Стол оказался слишком коротким и жестким, воздух в избушке чересчур спертым, а впечатления от недавней встречи с волком - необыкновенно яркими. Напрасно я пробовал "считать овец" - они неизменно превращались в волков, а это окончательно прогоняло дремоту. Когда же под полом заскреблась какая-то мышка, мне представилось, будто это волк принюхивается под дверью, и тут уж окончательно стало не до сна.

Отказавшись от дальнейших попыток, я зажег фонарь Майка и принялся ждать рассвета. Перед моим мысленным взором возникли события прошедшего вечера. Удивительно, как много, несмотря на краткость встречи с волком, запомнилось подробностей! Волк предстал передо мной так отчетливо, будто я знал его или ее долгие годы. В память навсегда врезались массивная голова с пышным ошейником белой шерсти, короткие торчащие уши, рыжевато-коричневые глаза и седая морда.

Живо запечатлелся образ волка, когда он ринулся прочь от меня: стремительный бег могучего хищника, ростом с небольшого пони; от него, казалось, так и веяло смертельной опасностью. Чем дольше я раздумывал над событием, тем менее доблестным представлялось мне собственное поведение. Отступление было чересчур поспешным и, пожалуй, недостойным. Впрочем, я тут же утешил себя - ведь волк тоже держался не самым блестящим образом! На сердце сразу сделалось веселее; к тому же взошло солнце и бледным светом озарило суровый мир, лежавший за окном.

Настроение у меня поднялось. По мере того как разгорался рассвет, мне даже стало казаться, что я упустил редкий, возможно неповторимый случай. Видимо, мне следовало бежать за волком и постараться завоевать его доверие или по крайней мере убедить его в том, что я не питаю злобных намерений ни к нему, ни к ему подобным. Канадские кукши, прилетавшие ежедневно, чтобы порыться в отбросах перед домом, уже начали свою болтовню. Я разжег печку и приготовил завтрак.

Затем уложил в рюкзак немного еды, проверил запас патронов, повесил на шею бинокль и, переполненный решимости, оправился исправлять вчерашнюю оплошность. Мой план был прост - я направлюсь прямо к тому месту, где лежал волк, отыщу его след и пойду по нему, пока не обнаружу зверя. Поначалу дорога была тяжелой, каменистой; но удивительно, что мне понадобилось немало времени, чтобы преодолеть сравнительно небольшое расстояние. Но вот наконец и невысокая гряда, с которой я тогда его увидел.

Оба поля можно использовать одновременно, если вы хотите уменьшить количество результатов и таким образом сузить слово решения. Похожие вопросы.

Ученые выяснили, что популяция не только сохранилась, но даже удвоилась между 1999 и 2005 годами, а к 2012 году увеличилась еще в несколько раз. Медленно, но верно животные отвоевывают свое исконное жизненное пространство. В настоящий момент насчитывается около 33 волчьих стай на территории Западных Альп между Лигурией и Монбланом. Скорее всего, эти волки вернулись в Альпы в 80-е годы из труднопроходимых районов итальянских Апеннин. Биологи весьма заинтересованы процессом восстановления популяции, но местные жители напуганы, они считают волков опасными хищниками и вредителями.

Последний случай о нападении волков был зафиксирован на днях, когда хищник напал на беззащитного пони одного из журналистов по данной теме. В то же время экологические организации и активисты традиционно выступают против предложения об открытии охоты на волков, сообщает Regnum.

Австралийские ученые хотят возродить вымерших сумчатых волков

Примечание: перед тем как появиться на сайте, ваше видео должно быть одобрено. Wowhead Client — это небольшая программа, с помощью которой мы поддерживаем базу данных в актуальном состоянии. Пользователи Wowhead Client получают доступ к дополнительным инструментам на сайте. Две основные цели Wowhead Client: Он устанавливает и обновляет аддон Wowhead Looter, который собирает данные, пока вы играете! Он загружает собранные данные на Wowhead, помогая поддерживать базу данных в актуальном состоянии!

Вы также можете использовать Wowhead Client, чтобы просматривать выученные рецепты, выполненные задания, собранные ездовые животные и спутники и полученные звания!

Они возились как щенята. Тот из них, что поменьше ростом вскоре появились конкретные доказательства, что это самка , был зачинщиком. Положив голову на вытянутые передние лапы и самым неблаговоспитанным образом подняв зад, волчица внезапно прыгнула на самца, который был много крупнее; я узнал в нем моего позавчерашнего знакомца. Пытаясь увернуться, тот споткнулся и упал. Волчица мгновенно оказалась наверху, больно теребя зубами его загривок, затем вскочила и бешено помчалась, описывая круги. Волк поднялся на ноги и кинулся в погоню, но только ценой больших усилий сумел ее настичь и куснуть в спину. После этого роли вновь переменились, и самка мчалась за самцом, возглавлявшим дикую гонку то вверх, то вниз, за насыпь и обратно; в конце концов оба волка потеряли равновесие и, сцепившись, покатились по крутому склону. Внизу они разделились, вытряхнули песок из шерсти и, тяжело дыша, встали мордой к морде.

Самка поднялась на дыбы, буквально обняла самца передними лапами и начала прилизывать, как бы целуя, его своим длинным языком. Самец с трудом переносил назойливые нежности и все время старался отвернуть голову, но тщетно. Я невольно проникся к нему состраданием; по правде говоря, столь бурное проявление страсти вызывало отвращение. Однако, собрав все свое мужество, волк терпел, пока ей не надоело. Отвернувшись, волчица вскарабкалась примерно на половину песчаного склона… и пропала. Казалось, даже след ее исчез с лица земли. Я терялся в догадках, пока не навел бинокль на густую тень в складках оза, где видел ее в последний момент. Темное пятно оказалось входом в пещеру, или логовище; конечно же, волчица забралась туда. Я был счастлив — ведь удалось не только установить местонахождение пары волков, но и, по милости судьбы, отыскать их логово! Позабыв о всякой осторожности, я бросился к ближнему бугорку, чтобы оттуда получше разглядеть вход.

После ухода подруги волк слонялся у подошвы оза и тотчас меня заметил. В три-четыре прыжка он взлетел наверх, остановился и с грозной настороженностью уставился на меня. Стоило мне только глянуть на него, и вся радость встречи мгновенно улетучилась. Нет, он больше не походил на игривого щенка, а превратился в великолепнейший механизм разрушения! Эта метаморфоза была столь устрашающей, что у меня застучали зубы о флягу, когда я собрался хлебнуть для успокоения нервов. На сегодня хватит, решил я, не следует надоедать волчьему семейству, иначе, чего доброго, спугнешь их с насиженного места. Я счел за благо удалиться. Возвращение было нелегким — что может быть тягостнее, чем тащиться обратно по осыпающемуся под ногами щебню, да еще с поднятой выкладкой различных металлических изделий, принятых на вооружение в научных экспедициях! Достигнув гряды, с которой впервые увидел волков, я бросил прощальный взгляд в бинокль. Самки по-прежнему не было видно, самец же спокойно лежал на песчаном гребне, вся его настороженность исчезла.

Вот он встал, несколько раз покрутился на месте, как делают собаки, и улегся поудобнее, упрятав нос под хвост и явно намереваясь заснуть. Убедившись, что он больше не интересуется моей скромной особой, я с облегчением вздохнул. Было бы настоящей трагедией, если бы мое нечаянное вторжение вспугнуло волков и лишило меня замечательной возможности наблюдать за животными, ради которых я так далеко забрался. На сей раз я взял с собой винтовку, револьвер и охотничий нож, а вместо дробовика и топорика прихватил сильную перископическую стереотрубу с треногой. Стояло прекрасное солнечное утро; дул ветерок, прогнавший комаров. Добравшись до залива перед озом, я заметил примерно в четырехстах шагах от логовища торчащий обломок скалы; это позволило установить стереотрубу таким образом, что обьектив будет направлен поверх гребня, а меня не будет видно. Используя военный опыт, я незаметно прокрался к наблюдательному пункту; ветер дул со стороны волков, а значит, можно ручаться — они даже не подозревают о моем присуствии. Ну вот, все в порядке, труба установлена, и я навел фокус, но, к моему глубокому огорчению, волков нигде не видно. Прибор давал такое увеличение, что можно было различить отдельные песчинки в насыпи, но хотя я очень внимательно проверил каждый сантиметр полуторакилометрового расстояния по обе стороны от логова, волки исчезли. К полудню от сильного напряжения у меня разболелись глаза и, что еще хуже, начались судороги.

Невольно стал напрашиваться вывод: вчерашнее открытие — печальная ошибка и то, что я принял за логово, — простообыкновенная дыра в песке. Какая досада, ведь без активного участия волков — грош цена всем сложным исследовательским планам и графикам, которые чя поторопился составить! В необозримых просторах тундры вероятность визуального наблюдения волковкрайне не велика, разве что случайно повезет а на мою долю счастливых случаев и так уже выпало больше, чем положено. Я отлично понимал — мне так же трудно отыскать в этой безликой пустыне волчье логовище, как алмазные копи. Огорченный неудачей, я продолжал бесплодные наблюдения; оз оставался пустым. От горячего песка начал подниматься нагретый воздух, потребовалось еще больше напрягать зрение. К двум часам дня я потерял всякую надежду, и я поднялся, разминая затекшие ноги. Странное создание человек. Один одиношенек в утлом челноке в безбрежном океане или в дебрях дремучего леса он, оправляясь, делается необычайно чувствительным к тому, что его могут увидеть. В этот весьма деликатный момент только очень самоуверенные люди степень надежности уединения роли не играет способны не оглянуться.

Сказать, будто я ощутил только смущение, когда убедился, что нахожусь не один, было бы явным преуменьшением, так как прямо позади меня, в каких-нибудь двадцати шагах, сидели исчезнувшие волки. Они расположились покойно и удобно, словно уже несколько часов провели за моей спиной. Самец, повидимому, немного скучал; но устремленный на меня взляд самки был полон беззастенчивого, можно даже сказать похотливого, любопытства. Человеческая психика — забавная штука. Про других обстоятельствах я, вероятно, остолбенел бы от страха и вряд ли бы кто меня осудил. Но в этой необычайной ситуации первой моей реакцией было сильное возмущение. Я повернулся к волкам спиной и дрожащими от досады пальцами стал торопливо приводить в порядок свой туалет. Когда пристойность если уж не достоинство! Какого черта вам здесь нужно, вы… вы… бестыжие наглые твари! А ну — убирайтесь прочь!

Волки испуганно вскочили, переглянулись, а затем пустились бежать вниз по склону к озу и вскоре исчезли, ни разу не оглянувшись. С их уходом у меня наступила реакция. Сознание, что бог знает сколько времени волки сидели на расстоянии прыжка от моей незащищенной спины, вызвало такое потрясение, что мне не удалось закончить неожиданно прерванное дело. Страдая от морального и телесного перенапряжения, я поспешно собрал вещи и отправился домой. В тот вечер я долго не мог собраться с мыслями. Казалось бы, можно радоваться — молитва моя услышана, волки выразили свою несомненную готовность сотрудничать. С другой стороны, меня преследовала назойливая мысль: кто же все-таки за кем наблюдает? Мне представлялось, что в силу видового превосходства, как представитель Homo sapiens, к тому же получивший солидную специальную подготовку, я имею законное право на пальму первенства. Но где-то в глубине души шевелилась смутная догадка, что превосходство это чрезвычайно шаткое и фактически это я нахожусь под наблюдением. Надо ли говорить, что подобные сомнения не способствовали моему самоутверждению.

Чтобы установить свою власть раз и навсегда, я решил на утро отправиться прямо на волчий вал, и внимательно осмотреть предполагаемое логовище. Добраться туда можно на каноэ-река уже очистилась, а на озере лед отогнало от берега сильным северным ветром. Каким чудесным было неторопливое плавание в залив Волчьего Дома — так я назвал это место. Ежегодный весенний переход оленей из лесов Манитобы в далекие равнины тундры, к озеру Дубонт, в полном разгаре. Из лодки я видел бесчисленные стада карибу, пересекавшие болота и холмы. Когда я подплыл к озу, волков там не было — очевидно, они отправились промышлять оленя на завтрак. Я подвел каноэ к берегу и, обвешанный фотокиноаппаратами, оружием, биноклями и прочим снаряжением, старательно полез вверх, по осыпающимуся песку, к тому месту на склоне, где в прошлый раз исчезла волчица. Попутно мне удалось обнаружить неопровержимые доказательства того, что оз является если не пристанищем волков, то, во всяком случае любимым местом их прогулок. Поверхность всюду была густо усыпана калом и покрыта волчьими следами, которые во многих местах образовали хорошо проторенные тропинки. Логовище находилось в маленькой ложбинке и было так замаскировано, что я бы прошел мимо, не заметив его, если бы не слабый писк, который привлек мое внимание.

Я остановился и увидел чуть ниже, в нескольких шагах, четырех небольших зверьков, с увлечением занимавшихся вольной борьбой. Я не сразу сообразил, кто они такие. Толстые лисьи мордочки с маленькими ушками; туловища круглые, как тыквы; короткие кривые лапки и крошечные, торчащие вверх зачатки хвостиков — все это было так непохоже на волка. Внезапно один из волчат почуял мой запах. Он прекратил попытку откусить хвост брата и поднял на меня дымчато-голубые глазки. Увиденное его заинтересовало. Волчонок вразвалку заковылял ко мне, но по дороге его укусила блоха — пришлось сесть, чтобы почесаться. В этот момент, не далее чем в сотне шагов, послышался громкий, вибрирующий вой взрослого волка — сигнал тревоги. Идиллия сменилась драмой. Словно серые молнии, волчата исчезли в темном провале логова.

Обернувшись, я оказался лицом к лицу с взрослым волком, от неожиданности потерял опору и начал сползать вниз по осыпающемуся склону, прямо к логовищу. Чтобы удержать равновесие, пришлось воткнуть винтовку дулом в песок. Она ушла глубоко и держалась довольно прочно, но выскочила, когда я, ухватясь за ее ремень, опускался все ниже. Я лихорадочно нащупывал кобуру с револьвером, но был так опутан ремнями от фотокамер и приборов, что никак не мог извлечь оружие. Вместе с растущей лавиной песка я промчался мимо входа в логовище, перемахнул через выступ, отходивший от главного гребня, и скатился по склону оза. Чудом — только благодаря сверхчеловеческой акробатике — мне удалось устоять на ногах. Я то нагибался вперед, как лыжник на трамплине, то откидывался назад под таким углом, что, казалось, позвоночник вот-вот не выдержит. Да, это было зрелище! Когда я наконец остановился и смог оглянуться, то увидел на валу трех взрослых волков, чинно восседавших в ряд, словно в королевской ложе. Они внимательно смотрели на меня с выражением восхищения, смешанного с иронией.

И тут признаюсь, я потерял самообладание. С учеными это случается нечасто, но я ничего не мог с собой поделать! В порыве гнева я вскинул винтовку, но, к счастью, она была так забита песком, что выстрела не последовало. Волки не проявляли никаких признаков беспокойства до тех пор, пока я не заплясал в бессильной ярости, тряся бесполезной винтовкой и посылая проклятия в их настороженные уши. Тут они обменялись насмешливыми взглядами и неслышно удалились. Я тоже последовал их примеру — мое душевное состояние исключало возможность аккуратного выполнения научных обязанностей. Откровенно говоря, я вообще был ни на что не способен. Оставалось только поскорее вернуться в домик Майка и постараться найти забвении в бутылке «волчьего коктейля». В ту ночь я долго и весьма плодотворно «совещался» с упомянутым напитком. По мере того как мои душевные раны затягивались под его исцеляющим влиянием, я пересмотрел события последних дней.

Несмотря на предвзятость, я вынужден был прийти к убеждению, что освященное веками общечеловеческое характере волка — чистая ложь. Трижды на протяжении недели моя жизнь целиком зависела от милости этих «беспощадных убийц». И что же? Вместо того чтобы разорвать меня на куски, волки каждый раз проявляли сдержанность, граничащую с презрением, даже когда я вторгся в их дом и, являл собой прямую угрозу детенышам. Все это было совершенно очевидно, но как ни странно, я весьма неохотно расстался с дряхлым мифом. У меня не было желения его развеять — отчасти потому, что, став на новую точку зрения относительно волчьей натуры, я боялся прослыть отступником. Признаюсь, немалую роль сыграло и следующее соображение: ведь моя правда восторжествует, то эта экспедиция лишится лестной славы предприятия опасного, полного жутких приключений. И, наконец, не последнюю роль в моем упорстве сыграло еще одно обстоятельство: очень трудно было примириться с тем фактом, что тебя признают окончательным идиотом, причем не собратья-люди, а какие-то дикие звери. Однако я устоял. Наутро после ночного «собеседования» я чувствовал себя отвратительно физически, но духовно очистился — вступил в борьбу с дьяволом-искусителем и победил.

Я принял твердое решение: с этого часа пойду в волчье царство с открытым сердцем и научусь видеть и познавать волков не такими, как их принято считать, а такими, какие они есть на самом деле. Для начала я устроил собственное логово неподалеку от волчьего, однако не настолько близко, чтобы мешать мирному течению их жизни. Ведь как-никак это я, чужак, к тому же не волкоподобный, вторгся к ним и мне казалось, что не следуетслишком торопить события. Покинув избушку Майка без всяких сожалений чем теплее становились дни, тем сильнее в ней пахло , я разбил небольшую палатку на берегу залива, прямо против логовища. Лагерный инвентарь пришлось сократить до минимума: примус, котелок, чайник и спальный мешок — вот и все хозяйство. Никакого оружия я не взял о чем иногда случалось пожалеть. У входа в палатку установил большую стереотрубу, это позволило днем и ночью обозревать логовище, даже не вылезая из спального мешка. В первые дни я отсиживался в палатке и лишь ненадолго выходил в случае крайней необходимости, да и то когда волков не было видно. Добровольное «одиночное заключение» понадобилось для того, чтобы звери привыкли к палатке и воспринимали ее просто как еще один бугор на весьма холмистой местности. Позже, когда от комаров не стало житья, я и вовсе перестал выходить из своего убежища если не дул сильный ветер : ведь самыми кровожадными созданиями в Арктике оказались вовсе не волки, а несносные комары.

Предосторожности, принятые мной для сохранения покоя волков, оказались излишними. Если мне понадобилась неделя, чтобы трезво оценить характер волков, то они меня раскусили с первой же встречи. Не скажу, чтобы с их стороны наблюдалось явное неуважение к моей особе, но звери как-то умудрялись не только игнорировать меня, но и не обращать внимания на сам факт моего существования-признаться, это все-таки обидно. По чистой случайности я раскинул палатку шагах в двадцати от одной из главных троп, по которой волки уходили на охоту и возвращались со своих угодий, лежавших на западе. Через несколько часов после моего переезда на тропе показался волк, державший путь к себе домой. Он возвращался с ночной работы, устал и стремился поскорее добраться до постели. Волк поднимался по тропинке, шедшей в гору, и находился от меня не более чем в сотне шагов; голова его была опущена, глаза полузакрыты, казалось он глубоко задумался. Ничто в нем не напоминало то на редкость чуткое и осторожное существо, каким рисет волка вымесел. Напротив, он был настолько чем-то поглощен, что, вероятно, так и не заметил бы палатку, хотя проходил совсем рядом с ней. Но я вдруг задел локтем чайник, и тот звякнул.

Волк поднял голову и широко открыл глаза, однако не остановился и не прибавил шага. Быстрый взгляд искоса — вот и все, чем он меня удостоил. Правда, я не стремился привлекать особого внимания, но от такого полного пренебрежения мне просто становилось неловко. На пртяжении двух недель волки почти каждую ночь пользовались тропой, проходящей возле палатки, но никогда, если не считать одного памятного случая, они не проявляли ни малейшего интереса ко мне. К тому времени, когда произошло упомянутое событие, я уже немало узнал о своих соседях. Выяснилось, например, что они вовсе не бродяги-кочевники, какими их принято считать, а оседлые звери, и к тому же хозяева обширных владений с очень точными границами. Территория, составлявшая собственность наблюдаемой мной семьи волков, занимала свыше двухсот пятидесяти квадратных километров; с одной стороны она была отделена рекой, но в остальных направлениях не имела четких географических рубежей. Тем не менее границы существовали, и очень ясно обозначенные, разумеется, на волчий манер. Тот, кто наблюдал, как собака на прогулке оставляет свои визитные карточки на каждом подходящем столбе, уже догадался, каким способом волки отмечают свои владения. Примерно раз в неделю стая совершает обход «фамильных земель» и освежает межевые знаки.

Подобная заботливостьв данном случае, очевидно, обьяснялась наличием еще двух волчьих семейств, чьи «поместья» примыкали к нашему. Впрочем, мне ни разу не пришлось быть свидетелем разногласий или драки между соседями. Поэтому все дело, по-видимому, сводится просто к трагедии. Так или иначе, но, убедившись в наличии у волков сильно развитого чувства собственности, я решил воспользоваться этим и заставить их признать факт моего существования. Как-то вечером, когда волки ушли на ночную охоту, я сделал заявку на собственный земельный участок площадью около трехсот квадратных метров, с палаткой в центре, который захватил отрезок волчьей тропы длиной примерно в сотню метров. Что-бы гарантировать действенность заявкт, я счел необходимым через каждые пять метров оставлять знаки владельца на камнях, покрытых мхом кочках и на клочках растительности — по всей окружности захваченной территории. Застолбить участок оказалось труднее, чем я предполагал. На это ушла большая часть ночи; пришлось часто возвращаться в палатку и выпить неимоверное количество чая. Но к утру, когда охотники обычно возвращались, все было готово. Чувствуя себя несколько изнуренным, я прилег в палатке в надежде немного отдохнуть и одновременно проследить за результатом.

Долго ждать не пришлось. Как всегда сосредоточенный, он, по своему обыкновению, даже не соизволил взглянуть в сторону палатки. Но, поравнявшись с местом, где граница моих владений пересекла его путь, волк резко остановился, словно наткнулся на невидимую преграду. Нас разделяли каких-нибудь пятьдесят метров, и в бинокль мне было отлично видно, как выражение усталости сменилось у зверя сильнейшим замешательством. Осторожно вытянув нос, волк принюхался к одному из помеченных мною кустиков. Он, казалось, никак не мог сообразить, что следует предпринять. После минутной растерянности волк отошел на несколько шагов и только тогда наконец взглянул на палатку и на меня. Это был долгий, изучающийся, очень внимательный взгляд. Но после того как я добился своей цели и заставил волка обратить на себя внимание, мне в голову пришла тревожная мысль: не нарушил ли я по поведению какой-нибудь важный волчий закон и не придется ли теперь расплачиваться за собственную опрометчивость? Вот когда я пожалел, что не захватил с собой оружия, — взгляд волка становился все болеепристальным, глубоким и жестким.

Меня это начинало нервировать. Я и раньше-то не любил игры в гляделки, а тут еще против меня выступал такой мастер. Взгляд желтых глаз становился все свирепее, все злее; тщетно старался я принудить волка потупиться. Положение-хуже некуда. В отчаянной попытке выйти из создавшегося тупика я громко откашлялся и на какую-то долю секунды повернулся спиной к противнику, давая ему понять, что нахожу его бесцеремонную манеру — глазеть на незнакомого человека — по меньшей мере невежливой, если не оскорбительной. Волк, казалось, понял намек и немедленно перестал на меня таращиться. Встав на ноги, он еще раз принюхался к моему знаку и, очевидно, принял решение. Быстро, с уверенным видом он начал систематический обход участка, который я застолбил для себя. Подойдя к очередному «пограничному» знаку, он обнюхал его разок-другой, затем старательно делал свою отметку на том же пучке травы или на камне, но с наружной стороны. Наблюдая за ним, я понял, в чем моя ошибка, вызванная невежеством: волк ставил свои знаки крайне экономно и смог проделать весь круг не разу не заправляясь, или, если слегка изменить сравнение, на одном баке горючего.

Через каких-нибудь пятнадцать минут операция была закончена. Затем волк вышел на тропу там, где кончались мои владения, и рысцой пустился к дому, предоставив мне пищу для самых серьезных размышлений. Иногда кто-нибудь из них мимоходом останавливался у демаркационной линии и освежал свою сторону пограничного знака. В свою очередь я, в меру сил и способностей, старался не отставать от соседей. Опасения за личную безопасность постепенно исчезли, и я смог все внимание уделять изучению зверей. Очень скоро наблюдения показали, что волки ведут размеренный образ жизни, однако не являются рабами твердого режима. Во второй половине дня самцы отправляются на ночной промысел. Порой это происходит в четыре часа, но они могут и промедлить — до шести или семи часов вечера. В поисках добычи волки рыскают довольно далеко от логова, хотя, по-видимому, всегда остаются в пределах угодий, занятых семьей. По моим подсчетам, охотясь в нормальных условиях, волки до зари успевают сделать около шестидесяти километров.

В трудные же времена им приходится покрывать еще большее расстояние — мне доводилось видеть, как самцы возвращались домой только после полудня. Остаток дня они спят, но на свой особый, волчий манер, то есть свертываются калачиком на пять-десять минут, после чего быстро встают, оглядываются и, повернувшись на месте разок-другой, снова ложатся. Волчица и волчата обычно ведут дневную жизнь. Едва самец отправляется на вечернюю охоту, как самка скрывается в логове и почти не показывается, разве только чтобы глотнуть свежего воздуха, попить воды или наведаться в мясной тайник. Склады провианта заслуживают упоминания. Вблизи от логовища волки никогда не хранят пищи; сюда доставляется только такое ее количество, какое необходимо для немедленного потребления. Все излишки, добытые на охоте, волки сносят в тайник, расположенный метрах в восьмистах от логова, среди нагромождения валунов, и прячут мясо в расщелинах. Запасы предназначаются главным образом для питания кормящей волчицы, которая лишена возможности сопровождать самца в далекие охотничьи походы. Я заметил, что тайником исподтишка пользовалась пара песцов, чья нора находилась неподалеку. Волки, разумеется, знали место расположения норы и наверняка замечали «утечку» продуктов, но ничего не предпринимали против воришек, хотя им не составляло труда выкопать и уничтожить их выводок.

Песцы в свою очередь совершенно не боялись волков, и мне неоднократно доводилось видеть песца, тенью кравшегося по пятам волка, который никак на это не реагировал. Позже я пришел к выводу, что почти все волчьи логовища в тундре представляют собой заброшенные песцовые норы, впоследствии занятые и расширенные новыми хозяевами. Возможно, именно полезность песцов как землекопов и обеспечивает им неприкосновенность, но скорее всего терпимость проявление присущего им дружелюбия. В течение дня, когда волки-самцы относятся к этому снисходительно, волчица довольно рьяно занимается домашним хозяйством. Волчата с визгом вырываются из опостылевшего заточения и тоже проявляют бурную активность, доводящую их до полного изнеможения. Круглые сутки что-нибудь да происходит; не удивительно, что мне почти не удавалось оторваться от стерео трубы. После двух суток непрерывных наблюдений я дошел до предела. Создалось безвыходное полежение: спать я не решался, боясь пропустить что-нибудь важное, с другой стороны, я буквально валился сног, в глазах двоилось, временами даже троилось. Впрочем, последнее обстоятельство, возможно, зависело от внушительного количества «волчьего коктейля», к которому я усердно прибегал, чтобы не заснуть. Требовалось что-то предпринять, иначе рухнет намеченная программа исследований.

Мне долго не долго не приходило в голову ничего путного, но как-то, глядя на одного из волков, мирно дремавшего на холмике у логова, я неожиданно нашел исключительно простое решение проблемы: мне следовало научиться спать как волки. Однако выполнить задуманное удалось не сразу, сказывалось отсутствие сноровки. Я пробовал закрыть глаза и приказать проснуться через пять минут — ничего не вышло. Раз-другой мне действительно удавалось задремать на короткое время, но затем я засыпал по-настоящему и спал несколько часов кряду. Вскоре я понял, в чем ошибка. Оказывается, необходимо было точно повторить все действия дремлющего волка.

И только если в стаде долго никто не умирает или, например, не ломает ногу, потерявшие терпение хищники решаются на загон.

Обычно же обеспечение пропитания не отнимает у этого животного много сил. В характерной обманчиво-ленивой манере он трусит по своим угодьям, рыская вправо-влево, закладывая петли и задерживаясь в заинтересовавших его точках: здесь что? Это одновременно и охота, и развлечение, и игра, и регулярный осмотр территории: не объявился ли на ней чужак? Увлечением всеми этими моментами койоты выделяются даже среди прочих псовых. В их семействе игры вообще в чести — волки, лисы, шакалы всегда готовы порезвиться, если нет более важных дел. А в жизни койотов и вовсе всякого рода подвижные игры — друг с другом, с пойманной добычей, костью или веткой — со стороны выглядят так, будто они не взрослеют, на всю жизнь оставаясь щенками-подростками. Помимо всего прочего, этот волк слывет самым «спортивным» представителем своего семейства.

Вот только рекордов выносливости за ним не числится — утомлять себя длительным напряжением сил койот не любит. Читайте также Собака в кустах: как живет самый необычный представитель семейства псовых Примерный семьянин Впрочем, есть одна сторона жизни, к которой луговой волк относится совершенно серьезно — семья. Брак у него заключается надолго, обычно до смерти одного из супругов. Интимные отношения строго сезонны в родных для койота прериях они приурочены к концу зимы. После зачатия пара продолжает держаться вместе, но ближе к родам самка обосновывается в логове переделанном из лисьей или барсучьей норы либо самостоятельно вырытом где-нибудь в укромном и сухом месте и оставшиеся дни посвящает ее благоустройству. Источник: agefotostock via Legion Media В это время, а также после появления потомства самец обеспечивает едой и себя, и супругу, принося к логову задавленных грызунов или как это принято у многих видов псовых отрыгивая полупереваренную пищу. Затем самка начинает понемногу выходить на промысел, а с шестинедельного возраста наружу выбираются и щенки.

К осени они достигают размера взрослого зверя и могут начинать самостоятельную жизнь. Однако нередко молодые койоты чаще самки остаются в родительской семье на несколько сезонов. При этом размножается только родительская пара, а прочие довольствуются ролью помощников на охоте и в воспитании младших. Вообще формы семейной жизни у койотов весьма разнообразны. Среди них есть одиночки правда, это могут оказаться звери, потерявшие свою семью либо еще не создавшие ее , есть большие и дружные стаи, состоящие из семейной пары и ее отпрысков разного возраста.

Яванский носорог: самый редкий носорог Фото: Shutterstock.

Когда-то яванский носорог был широко распространен в Юго-Восточной Азии, а сейчас входит в топ-10 самых редких. Главной причиной стало браконьерство — его рог используется для приготовления традиционных китайских снадобий. На сентябрь 2020 года численность животных в мире составила 74 особи, все они живут в национальном парке Уджунг-Кулон на острове Ява. Амурский тигр: самый северный тигр Фото: Shutterstock. Амурский тигр не только относится к самым редким животным, но и является наиболее крупным тигром, занимающим самую северную часть ареала. Еще это одно из немногих животных мира, где в воспитании потомства принимает участие отец.

Кстати, вы знаете, как животные узнают своих родителей? Это зафиксировали фотоловушки в Лазовском государственном заповеднике им. Капланова в 2016 году. Оказалось, самцы общаются с семьей визуально и с помощью оставленных на деревьях запаховых меток. С 1930 по 2018 год численность амурского тигра выросла примерно с 30 до 550 особей, но он по-прежнему находится на грани исчезновения и входит в десятку самых редких животных. Окапи: полузебра, полулошадь, полужираф Фото: Shutterstock.

Это парнокопытное словно создано из нескольких животных: ноги черно-белые, как у зебры, размер и строение как у лошади, а на лбу два коротких рога, как у жирафа. Так как окапи очень пугливы и скрытны, к тому же обитают в стране, где уже много лет идет гражданская война, информации о них мало. А первый снимок удалось сделать лишь в 2008 году — через 107 лет после того, как было получено сообщение о животных. И то благодаря фотоловушке. Долгопят: живое ископаемое Фото: Shutterstock. Зоологи всего мира называют этих очень редких животных живыми ископаемыми, потому что за последние 45 млн лет они практически не изменились.

За огромные глаза на фоне крошечного тела долгопятов относят к самым необычным животным мира: у 12-сантиметровой особи они достигают 1,5 см в диаметре.

Похожие новости: