Муж мой, литературовед Цезарь Самойлович Вольпе, хоть приблизительно понимал, о чем речь, я же и не пыталась.
Шмелев и власовцы. ч. 10
В. А. Жуковский в портретах и иллюстрациях [Текст]. Цезарь Самойлович Вольпе читать онлайн бесплатно и без регистрации полностью (целиком) на пк и телефоне. Портал НЭБ предлагает скачать бесплатно или читать онлайн книгу «Вольпе Цезарь Самойлович опись фонда», автора Российская национальная библиотека Отдел рукописей. По словам одного из самых проницательных прижизненных критиков Зощенко — Цезаря Вольпе Цезарь Самойлович Вольпе (1904–1941) — литературный критик.
Голубая книга
Цезарь Самойлович Вольпе погиб в возрасте тридцати семи лет осенью 1941 года, в самом начале Отечественной войны, при переправе через Ладожское озеро из блокированного Ленинграда. Вступительное слово, посвященное характеристике творчества педагога-писателя, произнес известный литературовед Цезарь Самойлович Вольпе (1904–1941). Автор: Немеровская Ольга Александровна, Вольпе Цезарь Самойлович. «Цезарь был очень общительным, знал всех сотрудников в лицо, любил общаться с посетителями, а иногда даже особо отмечал экскурсионные группы. Литературовед и критик Цезарь Самойлович Вольпе о Б.С. Житкове: «Борис Степанович Житков был писателем замечательным. Авторы: Немеровская О. А., Вольпе Цезарь Самойлович.
Цезарь Вольпе
Самую оперативную информацию о жизни Самары и области мы публикуем в нашем телеграм-канале 63. А в чат-боте вы можете предложить свои новости, истории, фотографии и видео. Также у нас есть группы во « ВКонтакте » и в «Одноклассниках». Читайте нас, где удобно.
Прозрачность, просторность. Второй такой бескрайней комнаты ему уже никогда не найти. Но утомительно было с Петроградской каждый день ездить не только в Университет или Физико-технический институт, а и ко мне на Литейный. Расставаться же Митя не хотел ни на день.
Одни его книги жили уже у меня, на Литейном, другие оставались еще на Скороходовой. Разрозненность вещей и книг вносила в нашу совместную жизнь неурядицу. Митя усиленно следил за объявлениями и ездил смотреть предлагаемые квартиры. Когда бы он ни ложился, он ежевечерне ставил будильник на 7 часов утра.
Работа — научная, популяризаторская, переводческая, преподавательская — не давала ему отдыха. А тут еще навалилась ему на плечи эта детская книга! Он рассчитывал, что напишет ее за какой-нибудь месяц, а вот прошли уже два и не удавалось одолеть даже первую главу. Начал он писать, когда мы жили еще врозь, продолжал, когда мы уже съехались.
Общее наше жилье — у Пяти Углов. Адрес: Загородный, дом 11, квартира 4. Окна на улицу Рубинштейна бывшую Троицкую , подъезд — на Загородный, прямиком на трамвайную остановку. Район этот для меня родной в самом буквальном смысле слова: тут где-то неподалеку родился Корней Иванович — кажется, на Разъезжей, — а на Коломенской, в двух шагах, родилась я.
По соседству, на Загородном, 9, если верить легенде, жила некогда Анна Петровна Керн — значит ли это, что здесь бывал Пушкин? Люша и няня Ида проводили по 5—6 часов ежедневно в том самом скверике у Владимирской церкви, где любил посидеть в свободные минуты Федор Михайлович. Вот в какой географической близости к моему младенчеству и к русской литературе мы оказались! И радостно, и смешно.
Митя купил себе огромный, со многими ящиками, стол, а мне в день переезда подарил старинное, XVIII века, бюро, купленное у хозяйки на Скороходовой. Оно осталось для меня навсегда надгробьем над его неизвестной могилой, памятником его короткой жизни и — и нашей совместной работы. Когда мы съехались, Митя заказал столяру книжные полки на обе стены новой комнаты, а заодно и лестничку, чтобы доставать томы из-под потолка. Столяр не торопился.
Пока Митина комната стояла голая, неустроенная, без занавесок, без книг, без письменного стола, Митя предпочитал работать у меня, за тем же своим привычным бюро. Тут он писал диссертацию, тут и детскую книгу. Я любила смотреть, как он, с пером в руке, подняв голову над откинутой доской и листом, — думает. Недвижность, застылость — лица, глаз.
А, вот он что-то ухватил: да, вот движение зрачков. Значит, приближается движение руки. Вот уже и рука побежала: «И пальцы просятся к перу, перо к бумаге», и рука едва поспевает угнаться за мыслью. Лицо у него сейчас другое, чем за велосипедным рулем.
Одухотворенное, творящее. Одну — но не более. Я кивнула. Меня мучила совесть.
Мы вошли в кабинет. Сизый дым висел от пола до потолка, окурки дымились из глубины пепельницы, безжалостно приподнимая крышку. По-видимому, предыдущий посетитель курил не хуже хозяина. Самуил Яковлевич поздоровался с нами, и в особенности с Митей, весьма сердечно.
Он несколько раз повторял мне при наших встречах в редакции или разговорах по телефону: «Вы не представляете себе, Лида, какой это благородный человек. Благородство — основная черта». Так оно и было. Но откуда он знал?..
Благородный Митя опустился в гостеприимное кресло и начал читать. Маршак — слушал. Он шумно дышал, курил, кашлял, задыхался от дыма, зажигал одну папиросу о другую, а окурки, вместо пепельницы, засовывал в чернильницу, ничего этого не замечая. Он был погружен в слушанье глубоко, как погружаются в сон.
Напряжение заразительно, слух и у меня обострялся. Странным образом я начинала слышать и понимать слышимое по-другому, чувствуя уже не только слова, но и каждый слог. Обычно Самуил Яковлевич не прерывал ни свой слушающий сон, ни чужое чтение. Разговоры начинались обычно только тогда, когда кончались листки.
А тут вдруг, положив Мите на колено свою маленькую, короткопалую, но энергическую и сильную руку, Самуил Яковлевич перебил чтение. Повторите, пожалуйста. Митя удивился и перечел конец странички. Речь здесь шла о весе разных газов — сколько весят неон, аргон, гелий.
Оканчивалась страница скобками: « Гелий, — объяснял Митя в скобках, — был назван так в честь Солнца: ведь по-гречески Гелиос значит Солнце; а гелий был найден учеными сначала на Солнце и только потом на Земле ». Что-то не понимаю я ничего в ваших скобках! Митя терпеливо объяснил: речь идет о том, как ученые открывали один за другим «ленивые», инертные газы. Среди них и гелий.
В скобках дано разъяснение: гелий, в отличие от других, найден был сначала на Солнце, а потом на Земле. Потому и назван в честь Солнца. Раньше на Солнце, потом на Земле. Да чего стоят все ваши подробности — какие-то там горелки, и пробирки, и опыты!
Я не знаю? Вы меня просили написать о самом процессе исследования. Вот я и пишу популярно и подробно. Забудьте на минуту о спектральном анализе.
Расскажите мне, как открыли гелий. Один только гелий, — попросил Маршак. Митя, пожав плечами, принялся объяснять. И чуть только перешел он на устную речь, как между ним, рассказывающим, и нами, слушающими, возникла живая связь.
От досады и волнения Митя запинался более обычного и говорил быстрее, чем обычно. Маршак то и дело перебивал его вопросами — и Митя откровенно хватался за голову: «Как? Сердитый голос. Встревоженный голос.
Спустились наконец с профессорской кафедры к нам, неучам, на грешную землю?.. Вы заметили, Лида, что случилось сейчас? Все вещества, да и спектральный анализ, из застывших значков, из терминов а термин — ведь это слово, из которого изъята жизнь все превратились в персонажей драмы, в живые действующие лица. Читатель будет следить за судьбою каждого из них с не меньшим интересом, чем за деятельностью самих ученых.
Горелка, трубочка, неон, аргон, клевеит — все ожили… Подумайте только: речь идет о приборах, позволивших ученым, не сходя с места, обнаружить новое, особое вещество на Солнце! А потом оказалось, что оно вовсе не особое, оно и на Земле водится! Да удивитесь же! Не риторически, конечно: «Ах, могуч человеческий разум!
Да ведь об этом поэму писать можно! А вы сообщаете мельком, в скобках! Все остальное можно рассказать как бы в скобках. Остальное — это переулки, вливающиеся в центральную улицу.
Гелий — хребет книги, путеводительная нить, центр! Если для вас «сначала на Солнце, потом на Земле» мельком, то и для читателя пустяк, мелочишка! Если вы сами не удивляетесь, чему же станет удивляться читатель? Когда мы уходили, Самуил Яковлевич вышел вместе с нами на лестницу в шлепанцах и в подтяжках и, прощаясь, сказал: — Так ваша книга и будет называться: «Солнечное вещество»… По имени главного героя.
Ну как «Евгений Онегин», или «Муму», или «Обломов»… Ваш герой — гелий, сквозь все перипетии поисков гелия станет ясен и спектральный анализ. Особенно важно рассказать, как люди сбивались с пути, шли по ложному следу. Это научит читателя самостоятельно думать. А сверхзадача такая: одно открытие служит другому, даже если один ученый и не подозревает об открытии другого.
Самуил Яковлевич словно живой водой спрыснул разрозненные куски: теперь они соединились естественно, органически. Судьба героя повелевала повествованием. Книга не шла — летела. Работали Митя и я вместе.
Он автор, я редактор. Моя редакторская роль в этом случае оказалась весьма своеобразной. Я была именно тем идеальным читателем, над которым ставился опыт: тем круглым, полным невеждой, которому адресована книга. Чуть только повествование теряло конкретность или Митя опускал в цепи событий или рассуждений звено, казавшееся ему подразумеваемым, — я неизменно переставала понимать.
Чуть только рассказ утрачивал образность, мне делалось скучно. Чуть только логический вывод из рассуждения не приводил, вместе с заново установленным фактом, к эмоции, не вызывал ни тревоги, ни огорчения, ни новой надежды — вывод сам по себе, а чувство само по себе, — я говорила Мите, что он сбился с дороги. Ведь сведения, голые сведения читатель может и в энциклопедии получить. Нашему же читателю надо испытать — вместе с исследователями — горечь неудачи, радость победы.
Митя ежедневно читал мне новые и новые главы. Я перебивала его, чуть только теряла сюжетную нить. Дивясь моему непониманию, Митя сердился и начинал объяснять мне, что происходит на странице — в лаборатории Рамзея или Резерфорда, — объяснять «по складам», как трехлетней. Я снова не понимала, он в сердцах объяснял снова.
Митя подыскивал примеры. Во мне брезжило понимание, будто какие-то черты реального предмета просвечивали сквозь туман отвлеченности. Я хваталась за этот хвостик, краешек. Я начинала предлагать свои слова для понятого мною, и иногда оказывалось — они для изображения годны.
Проверяя переходы от мысли к мысли, звучания слов и фраз, Митя уже не мог не писать вслух. Узнала я об этом случайно. Настал день, когда столяр привез полки, а потом и лесенку. Я помогала Мите расставлять книги: занятие счастливое и утомительное.
Было их у него тысячи три. Я устала и ушла к себе. Между мною и Митей — Люшина комната, самая большая в квартире: у меня 14, у Мити 16, у Люши 18 метров. В два окна.
В новой квартире не было того, скороходовского, волшебного окна, уводившего вдаль, — но потолки высокие, и окна высокие, с цельными стеклами, от пола до потолка. Весело нам было вместе заказывать шторы для этих необычных, кверху округлых окон, весело выбирать обои для Люшиной комнаты: там, под потолком, котята катают клубки. Котята одинаковые, и клубки одинаковые, и одинаково каждый котенок держит над клубком, словно замахиваясь, лапку. Но Люша каждому придумала прозвище: Кот Васька, Тоби, Ваня Васильчиков… Устав от расстановки Митиных книг, я ушла к Люше, посидела с ней — она перечислила мне все кошачьи имена от одного угла комнаты до противоположного: — Мама!
Из коридора, из-за двери его комнаты, услыхала я, что он читает вслух, настойчиво повторяя одни и те же фразы. Прилаживает их. Не мне читает, а себе самому. Я отошла от двери.
Не одна только рука, следуя мысли, вела его теперь по странице — вело и ухо. Проверка естественности, склада и лада. По-иному расположил он теперь и весь материал. Из бесформенной лекции превращалась теперь книга в драматически развивающуюся прозу.
Вот Жансен и Локайер, с помощью спектроскопа, исследуют спектр солнечных выступов. Они обнаруживают линию водорода: красную, голубую и синюю. Затем видят желтую линию — близко-близко от желтой линии натрия. Близко, но линии все-таки не совпадают.
Значит, это не натрий. Они назвали новонайденную линию Д3 и пришли к убеждению, что принадлежит она какому-то особому небесному веществу. Очевидно, на земле его нет, оно водится только на Солнце, за полтораста миллионов километров от нас. На Земле его нету, а на Солнце есть, вот они и назвали его по имени Солнца — гелий.
Таково первое действие драмы, разыгравшееся после глав о горелке Бунзена, об изобретении спектроскопа, после главы под названием: «Звезды в лаборатории». После того, как читатель уже понимает, что такое спектральный анализ. Второе событие большой драматической силы: гелий обнаружен на Земле. Обнаружили его в клевеите — существует такой минерал, — назвали криптоном.
Но вот начинается новая цепочка опытов, и наконец один ученый — Крукс — посылает телеграмму другому — Рамзею: «Криптон — это гелий. Приезжайте — увидите». Рамзей приехал, взял в руки трубочку, где заперто было солнечное вещество, и увидел. Вряд ли, однако, испытал он такое же счастье, как Митя и я.
Мы поняли, что глава удалась, что стоит она на должном месте, что драматургия не подвела, что читатель заодно с нами разделит радость и Рамзея, и Крукса. Телеграмма превратилась в домашнюю нашу победительную поговорку.
Зыков также говорил, что в качестве журналиста сотрудничал в «Известиях» с Бухарином, был женат на дочери наркома просвещения Бубнова, что был вроде бы партийным журналистом, вращался в высших партийных сферах По его словам, когда Бухарин был исключен из партии, он сам был арестован и отправлен в концлагерь на Магадан. Когда разразилась война, его выпустили на фронт, где он стал комиссаром батальона. Многое из его рассказов, по мнению историков, «святая» ложь, чтобы «набить себе цену» у немцев, скрыть свою собственную биографию. Есть серьёзные подозрения, что документы на имя погибшего Зыкова присвоил именно еврей — литературный критик Вольпе. Этим и объясняется его писательский талант при Власове. В плен сдался под Батайском, в Ростовской области в 1942 году. В лагере он попытался выслужиться любой ценой. Там он написал меморандум о политическом аспекте военных действий, который произвёл большое впечатление на офицера разведки группы армий «Юг» фон Фрейтаг-Лорингхофена, который назначил его в «Вермахт Пропаганда».
По назначении туда он написал детальный технический доклад о состоянии советской экономики. Он был назван «Неминуемый крах советской экономики», который Зыков написал в течение всего нескольких дней после прибытия в Отдел «Вермахт Пропаганда» без пособий, без справочника, от первого до последнего слова по памяти. Правда… прогнозы его потом не сбылись, но он оправдывался, что он не смог предвидеть размеров американской помощи Советскому Союзу. Забавно, но другой «добрый человек» — пленный генерал-лейтенант А. Власов совсем по-другому говорил немцам. На допросе в июле 1942 года он так говорил об американской помощи: «В газетах сильно раздуты поставки из Англии и Америки. Согласно сообщениям газет якобы поступает оружие, боеприпасы, танки, самолёты, а также и продукты питания в большом количестве. У него в армии были только телефонные аппараты американского изготовления. Иностранного оружия в своей армии он вообще не видел». И краха советской экономики Власов не видел: «В Кузнецкой индустриальной области, на юго-восточном Урале возникла значительная оборонная промышленность, которая теперь усилена эвакуированной индустрией из оккупированных областей.
Все главные виды сырья здесь налицо: уголь, руда, металл, однако нефти нет. В Сибири имеются до сих пор мало использованные месторождения нефти… Этой индустрии в Кузнецкой области будет достаточно для обеспечения до некоторой степени нужд Красной Армии в тяжёлом вооружении, даже при потере Донецкой области. Полностью нельзя будет обойтись без украинского зерна, однако в Сибири имеются значительные вновь освоенные площади».
Предполагалось произвести высадку в районах рек Северная Двина, Обь, от Крайнего Севера до Сибирской железной дороги, захватить лагеря и, вооружив заключённых ГУЛАГа, развить повстанческую деятельность в южном направлении. Штаб ПЦБ предполагалось разместить в Петрозаводске.
Осуществить эту операцию предполагалось при поддержке финнов. В октябре 1942 года «армия» ПЦБ начала формироваться. Боевая организация центра включала в себя 200 человек, сто из них были из числа высшего начсостава Красной Армии. Военный блок ПЦБ размещался в зондерлагере в бывшем монастыре Лейбус около Бреславля, в начале 1943 года формирование было переведено в местечко Линсдорф. Бессонов также хотел привлечь в свои ряды какие-то «видные», известные фигуры.
В конце 1942 года он написал письмо генералу А. Василевскому вскоре ставшему Маршалом Советского Союза , где предложил ему пост министра обороны в будущей «Русской республике». Впрочем, попытки Бессонова склонить сына Сталина к сотрудничеству - провалились. Видите, как увлеченно «делили шкуру не убитого медведя» эти гитлеровские «сподвижнички»?! Бывший комбриг Бессонов нагло предлагает начальнику Генерального штаба РККА составить ему компанию в предательстве Родины и, в качестве платы за это, мифический пост «министра обороны» в будущей «республике», где он видел себя всемогущим главой.
Ну а «Норя» Любимов, в свою очередь рисовал Шмелеву картины его будущего триумфального возвращения, после гитлеровской победы над Россией. С чего они решили, что немцы собираются завоевывать Россию только для того, чтобы дать им в ней всласть «порулить» - загадка. Однако Бессонов явно переоценил свои возможности и влияние среди его германских покровителей. Как уже говорилось, он откровенно презирал генерала А. Власова и категорически отказался сотрудничать с ним.
Немцам пришлось сделать выбор между Бессоновым и Власовым и они выбрали Власова. Бессонов, вместе со всей «верхушкой» своей карликовой партии ПЦБ «загремел» в лагерь. Определённую роль в этом сыграл донос, написанный «куда следует» ближайшим сподвижников Власова, генерал-майором Благовещенским. В этом доносе сообщалось о том, что Бессонов ранее принадлежал к оперативному составу НКВД, а потому и сегодня является агентом советских спецслужб. Один из ближайших соратников Бессонова, Будыхо принял должность офицера связи РОА при штабе 16-й армии, а 13 октября 1943 года он и вовсе перебежал к партизанам.
Из личного состава военных формирований ПЦБ немцами были сформированы две группы под командованием обер-лейтенанта Фюрста и полковника Соколова. Их предполагалось использовать в качестве диверсантов в советском тылу. В июле 1943 года оба подразделения были переброшены в Калининскую область город Себеж для выполнения заданий немецкого командования. Прибыв на место, ушла к партизанам группа офицеров во главе с бывшим батальонным комиссаром Чугуновым и подполковником А. Ушел в лес к партизанам и сотрудник отдела контрразведки ПЦБ младший лейтенант В.
Приведу некоторые его фрагменты, касающиеся бессоновского ПЦБ и племянника И. Шмелева полковника Н. Н Любимова «Нори». Генеральным руководителем был генерал-майор Бессонов он же Катульский … Отделом пропаганды руководил полковник Любимов он же Голубинцев Никанор Никанорович, преподаватель академии им. Этот отдел имел подотдел печати.
Первым заместителем Любимова был Глебов псевдоним , настоящую его фамилию не знаю. Отделом революционной безопасности, точнее говоря шпионажем среди нас руководил генерал-майор Будыхо он же Успенский , сам из Белоруссии, до войны командовал дивизией, которая дислоцировалась в Белой Калитве. Его заместителем был майор Башта Панин , адъютант - красноармеец Полежаев псевдоним , помощником Башта работал я… Штаб в основном разрабатывал планы по переброске отрядов в тыл Советского Союза - на территорию европейской части СССР и в бассейн рек Эмба и Урала. В разработке этих планов командованию помогали полковник Киселев он же Костин , полковник Меандров он же Соколов , полковник Петров он же Крюков , подполковник Бродников он же Лилин , полковник Бухаров он же Томаев. Все схемы и карты чертил л-нт Цейхмайструк, я и л-нт Лысенко Алешин.
Штаб руководства состоял примерно из 162 чел, исключительно из командного состава… Отдел пропаганды и агитации должен был организовать отделы пропаганды и агитации на советской территории вблизи мест высадки десантов еще до высадки основных сил с тем, чтобы вызвать недовольство путем агитации среди населения. Отделы должны были находиться в г. Отдел печати готовил в Линсдорфе газеты "Путь сибиряка", "Северная правда", "Голос русского народа", "Уральское слово", "Закаспийский клич", "Заря", два журнала - "Голос русского народа", "Русская женщина". Журнала "Голос русского народа" вышло уже три номера. Номера газет выходили не по порядку.
Это делалось для того, чтобы ввести в заблуждение тех, кто попытается отыскать остальные номера… ВОПРОС: Вы рассказывали, что после возникновения ПЦБ начала организовываться "Российская народная партия социалистов-реалистов". Расскажите, кто был ее организатором, программа партии и судьба этой партии. Эта партия по-моему существовала только в нашем лагере. В лагере полковник Любимов Голубинцев , военюрист 2-го ранга Цыкунов Руднев , полковник Глебов псевдоним , ветврач Дроздов псевдоним , мл. Предусматривалось, что после свержения советской власти, эта партия станет государственной руководящей партией.
Программу ее по конкретным вопросам я не знаю. Был ли выработан устав, я не знаю. Об этом подробно может рассказать бежавший к партизанам бат. Прием в партию пока не проводился. После того как Бессонов и его помощники были увезены, ПЦБ распался, а равно перестала существовать и партия».
Сделаем небольшой комментарий к этим показаниям. Из рассказа мл. Любимов обещал И. Шмелеву организовать «торжественную встречу» на родине и «почтить его заслуги». Это бессоновская ЦКБ вовсю строила «воздушные замки» и рисовала «наполеоновские планы» своей будущей «руководящей роли» в «освобожденной России»!
К чести советских генералов, оказавшихся в плену надо подчеркнуть, что многие из них не стали гитлеровскими холуями и вели там себя мужественно и достойно: «ВОПРОС: Кого вы знаете из генералов, находившихся в плену у немцев и их поведение. Я знаю, что там находится генерал-майор Артеменко, генерал-майор Ткаченко. Немцы предлагали Артеменко организовать из украинцев такую же группу как и Бессонов. Артеменко отказался от этого предложения. О Ткаченко знаю по разговорам, что его за просоветские разговоры отправили в концлагерь.
В апреле м-це 1943г. Никакой антисоветской работы не вел и когда мы уезжали из Бреславля, Карбышев заявил нам: "Вы быстрее меня будете на родине. Передайте, что я остаюсь верным сыном Советского Союза". В лагере он также не ведет никакой антисоветской работы. О других генералах я ничего не знаю».
Бончковский также привел пример героического побега группы советских военнопленных офицеров: «Во Владимире-Волынском группа подполковников-полковников-капитанов и только один лейтенант Власов в количестве 30 человек работали у танковых казарм под охраной немцев, напали на немцев и лопатами убили несколько охранников об этом группа договорилась еще раньше. Трое из этой группы работавших собрали трупы и передали их немцам, за что были освобождены из лагеря фамилии этих предателей я не знаю. Остальные 27 чел. Этих людей преследовали и при обнаружении всячески издевались, а затем расстреливали. Власова поймали позже других, привезли в г.
Владимир-Волынск в лагерь, где и расстреляли. При расстреле Власов воскликнул: "Да здравствует Советская Родина и вождь пролетариата тов. Светлая память этому безвестному герою, лейтенанту Власову! Жаль, что мы в последние десятилетия не воспитываем нашу молодежь на подвигах ТАКИХ офицеров, а вместо этого наши СМИ многократно «обсасывают» личность его однофамильца, генерала-предателя Власова… Ну и, в заключение главы, о том, что же рассказал мл. Вернувшись через 15 дней, Любимов рассказывал нам, что в Париже встретил своего дядю - белоэмигранта писателя Шмелева.
Из числа ждущих победы Советского Союза над Германией хотели бы чтобы после войны было установлено управление государством, то есть весь государственный строй был бы таким, как в Англии и Америке. Более дополнить ничего не могу, протокол с моих слов написан верно и вслух мне прочитан. В чем и расписываюсь [подпись]». Подчеркнем, что сам-то И. Судьба Н.
Любимова оказалась незавидной. После того, как немцы решили интернировать «генерального руководителя ПКБ» Бессонова, заодно с ним они отправили в лагерь Заксенхаузен и его «соратников». В лагере Любимов заболел тифом что было обычным делом даже для привилегированных заключенных и умер. На фото: присяга одной из антисоветских "партий" созданных немцами. При написании этой серии статей была использованы: Литература: Агапов А.
Дневники Йозефа Геббельса. Прелюдия «Барбароссы». Абраменко Л. Крым, 1920—1921 годы». Зарубин, В.
Из переписки Иванова- Разумника 1942—1946 годов». Грибков И. Марксист на стороне Гитлера. Губернаторов Н.
Еврейские гитлеровские коллаборационисты.
Смерть Цезаря Вольпе окружена завесой неизвестности. Существует версия, что он был арестован накануне войны, отправлен в лагерь, а из лагеря сразу на фронт и попал в плен, а затем стал ближайшим помощником генерала Власова [1] — поверить в эту версию, учитывая еврейское происхождение Вольпе, невозможно.
Цезарь Самойлович Вольпе 1904 — 1941 — литературовед и критик. Цезарь Вольпе был большим знатоком и классической русской поэзии первая половина XIX века , и современной ему литературы. Он в особенности считался выдающимся специалистом по творчеству Жуковского , писал о Зощенко , подготовил к изданию тома Брюсова 1935 , Андрея Белого 1940.
Смерть Цезаря Вольпе окружена завесой неизвестности. Существует версия, что он был арестован накануне войны, отправлен в лагерь, а из лагеря сразу на фронт и попал в плен, а затем стал ближайшим помощником генерала Власова [1] — поверить в эту версию, учитывая еврейское происхождение Вольпе, невозможно.
Цезарю было 16 лет.
Мы надеялись, что он побьет все рекорды по львиному долгожительству, но каждому отпущен свой срок, — говорится в сообщении зоопарка. Льва привезли в Самару из Казани, когда он был еще котенком. Его подарили на 15-летний юбилей зоопарка.
136 лет со Дня Рождения
Эсэсовцы перестали заходить в еврейскую часть лагеря, ограничили свою деятельность внешней охраной, а управляли через своих верных помощников — еврейских старост, капо и др. Капо еврейской части лагеря также перестали заходить в общие блоки, заполненные больными и умирающими узниками. У охранников из СС возникла новая проблема - как избежать наказания, сбежать, раствориться. Евреев было очень много, а бараков всего 5 штук. Теснота в блоках была страшной, больные лежали рядом со здоровыми и заражали их, при этом измождённость людей делала их иммунную систему настолько слабой, что они быстро умирали. Тут проявилась сущность некоторых узников евреев — предчувствуя скорое освобождение, они старались дожить до него даже за счёт смерти своих же солагерников. В большинстве это были люди, уже запятнавшие себя сотрудничеством с нацистами. Поэтому чтобы выжить, евреи-коллаборационисты, как наиболее здоровые и сильные, захватили один барак только для себя. Их было 150 евреев-капо, лагерных писарей, старост и других немецких прислужников. Второй барак прихватили еврейские врачи из Венгрии, где под видом больных они держали своих протеже.
Три оставшихся барака вмещали «простых» евреев - 2000 человек при общей вместимости 600 человек. Судя по воспоминаниям, у живых не было сил выкинуть на улицу трупы… Но и в этой страшной ситуации среди «простых» евреев оказались люди, готовые ради собственного спасения идти на всякие подлости: группа шустрых еврейских узников, прибывших из разных стран и лагерей, быстро сговорилась и объявила себя «полицией еврейских блоков». Но вместо оказания помощи и наведения порядка среди больных, изоляции умерших они отделили себе часть одного из трёх бараков, вышвырнув больных с нар, и устроили себе просторную площадку. Потом взяли на себя право распределять пищу и, естественно, себе брали больше. На этом их функции и кончились. Однако после освобождения, утром 30 апреля, они объявили себя главными и важнейшими представителями еврейских узников. Кроме собственно надсмотрщиков, заключённые могли быть различными полезными прислужниками и помощниками для нацистов. Потерять своё вакантное место они боялись также, как и капо. Степень их предательства различна.
Были простые подсобники, собирающие трупы, а также квалифицированные плотники, каменщики, пекари, портные, парикмахеры, врачи, подсобные рабочие и т. Чаще всего менялись собиратели трупов — их самих скоро отправляли в газовые камеры. Таких сложно назвать предателями. Но были и евреи в команде известного врача садиста Менгеле. Они уговаривали других евреев поучаствовать в опытах Менгеле, некоторые были врачами и сами проводили опыты под руководством врача-нациста. Об этом в США снят художественный фильм «Серая зона». Невероятно, но факт — в годы Второй Мировой войны несколько евреев были награждены немцами своими наградами… Дело было так: в 1942 году Рейхард Гейдрих курировал операцию «Бернхард» - предполагалось выпустить множество фальшивых английских денег и пустить их в оборот через нейтральные страны, тем самым подорвать экономику Великобритании. Требовались специалисты в больших количествах, в случае приказа их нужно было уничтожить. Естественно, было решено использовать фальшивомонетчиков и банковских специалистов из заключённых концлагерей.
Банковские специалисты состояли преимущественно из евреев. Размещение «фальшивомонетного двора» было избрано в блоке 19 концлагеря Ораниенбург — подальше от посторонних глаз, кроме того, здесь было легко ликвидировать ставшего ненужным специалиста. Заключённые-спецы были рады своей новой работе, особенно евреи. Теперь они не боялись за свою жизнь, по крайней мере, пока проходила операция «Бернхард». Характерно, что остальные заключённые концлагеря относились крайне враждебно к «счастливчикам». У тех был особый режим, отдых, хорошее питание, они ходили в гражданской одежде. После войны эти специалисты разных национальностей признавались, что отношение к ним было весьма доброжелательным, и они сами стремились повышать выпуск своей фальшивой продукции. Возможно, им просто хотелось показаться полезными, приложить максимум усилий, чтобы операцию «Бернхард» не прекратили и их не отправили обратно подыхать. Интересно, что лучшим фальшивомонетчиком был не еврей, а болгарский цыган Соли Смолянов.
Наконец, в 1943 году было решено наградить специалистов наградами — 12 медалей «За военные заслуги» и 6 орденов «За боевые заслуги II степени» так в переводе. По мнению автора статьи, имеются в виду медали креста «За военные заслуги» ими награждались только гражданские лица и т. Подпись о награждении получили у самого Кальтенбруннера, правда, как потом оказалось, в списке было три еврея. Тем не менее, «герои» получили свои награды, в том числе и евреи, и коменданта концлагеря во время очередного обхода чуть не хватил инсульт. После этого инцидента было разбирательство, в ходе которого, как оказалось, Кальтенбруннер подписал бумагу о награждении, не читая её! Тем не менее, дело было «спущено на тормозах», никто наказан не был, заключённым было всего лишь запрещено показываться со своими наградами за пределами своего барака. Все заключённые барака пережили крушение Третьего Рейха, так как операция проводилась до самого конца войны.
Цезарь Вольпе был большим знатоком и классической русской поэзии первая половина XIX века , и современной ему литературы. Он в особенности считался выдающимся специалистом по творчеству Жуковского, писал о Зощенко, подготовил к изданию тома Брюсова 1935 , Андрея Белого 1940. В 1933 г.
И всё же можно отталкиваться от того, что он «погиб в возрасте тридцати семи лет осенью 1941 г. Из предисловия к сборнику работ Ц. Вольпе «Искусство непохожести», М. Составитель: Фредерика Львовна Николаевская-Вольпе. Вольпе, разбомбили немецкие самолеты, и оно затонуло вместе с пассажирами» Виктор Снитковский, Бостон. Стенограмма, в которой воспроизводится «вступительное слово тов. Вольпе», впервые была опубликована в составленном мною сборнике: Макаренко А. Публичные выступления 1936—1939 гг. На след этого лица меня навел петербургский макаренковед Зиновий Тененбойм в январе 2014 г. То обстоятельство, что встречу с Макаренко было поручено провести не педагогам, а литературоведам, несомненно, связано с тем, что Антон Семёнович во второй половине 30-х годов был известен прежде всего как писатель; «классиком советской педагогики» он стал только в послевоенные годы. Привожу начальную часть стенографического отчета, содержащую выступление Ц. Товарищи, разрешите вечер, посвященный творчеству Антона Семеновича Макаренко, считать открытым. Автор около 250 публикаций о Макаренко. Живет в Марбурге. Мы обратились к Антону Семеновичу с просьбой приехать в Ленинград; он дал согласие и приехал. Порядок сегодняшнего нашего вечера намечается следующий: 1 вступительное слово тов. Вольпе о творчестве Антона Семеновича Макаренко; 2 выступление Антона Семеновича Макаренко; 3 выступления учителей и студентов, желающих побеседовать о творчестве А. Макаренко, и 4 заключительное слово А. Нет возражений против такого порядка дня? Тогда разрешите предоставить слово тов. Товарищи, я не буду поднимать тех педагогических вопросов, которые стоят в связи с книгами А. Я думаю, что товарищи сегодня на всех этих проблемах будут подробно останавливаться и спорить по существу этих вопросов. В мою задачу входит — охарактеризовать литературный смысл этих работ. Я хотел бы начать со следующего. Существуют книги, по отношению к которым нам безразлично, что представляет собою писатель. Когда мы читаем эти книги, нас никак не беспокоит ни физиономия писателя, ни что он думает, ни его вкусы и пристрастия. Книги А. Макаренко относятся к противоположному типу книг. Может быть потому, что он сам является героем своей первой книжки, а может быть потому, что он сам в этой области работает, но для нас прежде всего возникает вопрос о писателе. Это очень существенно, потому что от этого зависит в известной степени и восприятие его книг. В «Книге для родителей» автор выступает, например, с определенными предложениями, с определенными формулами, имеющими обязательный характер, с выводами из целого ряда наблюдений в виде небольших новелл. В «Книге для родителей» есть разные эпизоды, часть этой книги посвящена вопросу об однодетной семье; причем из этого рассказа вытекает очень категорическое предложение — ни в коем случае нельзя, чтобы в семье был один ребенок. Если вы не можете произвести еще ребенка, найдите себе второго ребенка. Есть ли это точка зрения, которую отстаивает А. Еще один факт. Отец бросает семью, посылая затем ей деньги.
Банально; а если отнести к Маршаку — иначе не скажешь. Маршак в самом деле слушает ушами, лбом, подбородком, всеми порами, сердцем. И глазами. Я убеждена: слушая Митин голос, он видит услышанное набранным, напечатанным и уж конечно напрягает все силы, чтобы увидеть не одни лишь графические начертания слов, но и то, о чем речь идет: пробирки, колбы, светящиеся линии. От окружающего он отключен совершенно. Сейчас он не он, а тот двенадцатилетний школьник, который будет эту книгу читать. Он сейчас весь в напряжении: нелегко быть самим собой, весьма искушенным сорокапятилетним литератором, и в то же время нетронутым цивилизацией подростком, нелегко слышать и видеть одновременно. В такие минуты он не замечает ни меня, ни Мити, не слышит ни уличного шума, ни смутного гула разговоров в соседней комнате. Он слышит и видит читаемое — нет Невского, нет канала Грибоедова, нет по соседству телефонных звонков… Впрочем, чаще встречались мы не в редакции, а у Самуила Яковлевича дома, на углу Литейного и улицы Пестеля Пантелеймоновской в большом, уставленном книгами кабинете окнами на Литейный. Дома Самуил Яковлевич сидит не за казенным, грязноватым, пустым, неуклюжим столом, а за собственным, красивым, письменным. Мы с Митей в мягких, радушных креслах. Стол Самуила Яковлевича знаком мне во всех подробностях не менее чем мой: круглая плоская чернильница, квадратная металлическая пепельница с крышкой; пресс-папье; томы Даля; порыжелый, со сломанным замочком, набитый до отказа, портфель. Где что на столе и на полках, и в портфеле, и в ящиках, знаю я не хуже хозяина: он близорук и каждую минуту просит найти и подать то одно, то другое. Стол, стулья и оба подоконника и даже диван завалены рукописями: Маршак требовал от себя и от нас, чтобы не одни лишь «договорные рукописи», но и «самотек» прочитан был им или нами: ах, не упустить бы новоявленного Ломоносова, Чехова или Толстого!.. Чужие рецензенты упустят, мы же, просвещенные ученики его, заметим, выловим, покажем друг другу, обрадуемся. Слушает Самуил Яковлевич у себя дома так же внимательно и страстно, как там, в редакции. Кашель, дым. Папироса зажигается одна о другую. Сложил свои листки. Самуил Яковлевич глядит на него бережно, ласково — я-то уж понимаю: значит, опять не то! Тут я хватаюсь за карандаш. Мне необходимо понять, в чем же, собственно, опять неудача? А мне только что казалось, что все тут последовательно, логично, толково. Так оно и было: последовательно, со знанием дела, логично, толково, без беллетристических потуг, с доверием к науке и к читателю. Но всего лишь толково. Всего лишь последовательно. Всего лишь логично. Читатель, уже прежде заинтересованный в истории открытия новых газов, таким текстом был бы вполне удовлетворен. Он нашел бы ответ на давно уже занимавшие его вопросы. Читатель же, никогда не слыхавший о каких-то там особенных газах и спектрах, не перевернул бы и одной страницы. Его надобно было увлечь, заарканить с первой строки, а Митя преподносил ему лекцию — весьма полезную для человека заинтересованного, но человека равнодушного оставляющую равнодушным. Черновики первой детской книги Бронштейна не сохранились. По ним можно было бы проследить, как развивался и рос в ученом, в открывателе нового, в ученом, авторе популярных статей — художник. Как менялось его отношение к работе над словом. Как изменился словарь: из узенького, специфически профессионального, изобилующего «измами», звуковой какофонией, превращался он в общерусский: общерусский располагает неисчерпаемым словесным запасом. Как проникали в книгу интонации живой, разговорной речи: то удивленной, то восхищающейся, то опечаленной. Как мысль начинала развертываться, подчиняясь не одной лишь логике, но и воображению: не лекция, а драма. Как мысль накалялась эмоциями. Как, сохраняя хронологию событий, повествование обретало сюжет и подчинялось повелителю всякого художества — ритму. Как книга строго научная приобретала содержание этическое. Книга о спектральном анализе оборачивалась книгой о великом единении ученых. О единении людей, отделенных друг от друга пространством и временем и, случается, даже не знающих о существовании друг друга — но связанных один с другим: каждый — звено незримой цепи. Черновики Митиной книги, повторяю, не сохранились. Но чтобы показать, откуда он шел к первой своей книжке для детей и какой проделал путь, приведу отрывок из его статьи для взрослых до встречи с Маршаком. Из статьи научно-популярной. Вот образчик: «В своем докладе на Конференции Ф. Перрен упомянул о гипотезе, предложенной его отцом, знаменитым французским физиком Жаном Перреном. Согласно этой гипотезе, основными элементарными частицами ядра являются [4] не протоны и электроны, а нейтроны и позитроны, и сам протон по этой гипотезе, тоже является сложной частицей, а именно комбинацией из нейтрона и позитрона. Преимуществом этой гипотезы является то, что нет никаких затруднений с механическими и магнитными моментами ядер, так как моменты нейтрона и позитрона еще не были измерены, а потому им можно приписать такие значения моментов, чтобы объяснить экспериментальные величины моментов ядер. Перрен предложил поэтому считать, что позитрон имеет механический момент нуль и подчиняется статистике Бозе». Значение этого пассажа для неподготовленного читателя, для читателя-профана — тоже нуль. Тот, к кому обращался М. Ни ему самому, ни его близким еще неизвестно: гуманитарий он в будущем или математик? Неискушенный подросток берет в руки книгу об открытии гелия — а что это за гелий? Мне бы интересную книжечку! Хорошо выполненная детская книга, книга не от ремесла, а от искусства, всегда интересна не только ребенку, но и взрослому. Маршак называл детскую книгу сестрой книги общенародной. И был прав: его же строка «рассеянный с улицы Бассейной» ушла в толщу народа, сделалась народной поговоркой. Когда первая детская книжка Бронштейна вышла в свет, ее с увлечением прочли дети, а за ними взрослые. Читают те и другие и в наши дни. Совершать открытия в науке — трудно. В литературе — тоже. В своих научно-популярных статьях, что греха таить, Митя не чуждался оборотов, изобилующих отглагольными существительными, не чуждался протокольного, бюрократического стиля. Это производилось посредством погружения в воду специально сконструированных электрометров или же посредством опускания самого наблюдателя под воду в подводной лодке». Это язык казенного протокола. Не сразу, далеко не сразу вынырнул Митя из-под всех безобразных несообразностей канцелярского слога на простор складной и ладной живой русской речи. Не сразу избавился он от рокового предрассудка: если сказать «люди в специальной лодке опустили приборы под воду» — это будет ненаучно, а вот если «совершили опускание прибора под воду» — о! Трудных наук нет, есть только трудные изложения, т. Вы правы, отвечу я, но не следует к изначальной трудности прибавлять синтаксическую. Толстой утверждал, что нет такой сложной мысли, которую не мог бы объяснить образованный человек необразованному на общепринятом языке, если объясняющий действительно понимает предмет. От того и оказался в конце концов победителем. Ему следовало только отучить себя писать для одних лишь специфически образованных, принимая канцелярский язык за научный. Обернуться к существам первозданным: к детям. К людям-неучам, у кого и самому есть чему поучиться: например, воображению, способности конкретизировать отвлеченное, мыслить образами. Толстой сформулировал задачу на удивление точно. Ты, Лидочка, пожалуйста, не сердись и не огорчайся. Ты сделала все, что могла. Ты отучила меня от бюрократических отглагольных существительных, от нагромождения «которых» и «является», от бесконечных деепричастий. Ну и хорошо. Но писать для двенадцатилетних — это, видимо, выше моих сил. Пожалуйста, не огорчайся. У меня докторская на носу. Я не сердилась, но огорчалась очень. И корила себя. Митя с такою охотой, с такой жадностью готов был одолевать любое свое неумение — и вот! До того мы довели его своим редактированием, что отбили охоту писать! Сколько он истратил уже времени и труда на эту несчастную книжку! Втянула-то его в это безнадежное предприятие — я. Как же мне было не огорчаться? Кроме научного, писательского и педагогического труда, Митя взвалил себе на плечи хлопоты о нашем совместном жилье. Об обмене. Он хотел, чтобы съехались мы поскорее. Его прекрасная комната в коммунальной квартире и моя убогая, но все же отдельная двухкомнатная квартира давали нам надежду на трехкомнатную. Митя торопился, я — нет. В том, что нам будет хорошо вместе, я не сомневалась. Но мне жаль было Митиной свободы. Митиного хоть и напряженного, хоть и трудового, а все же приволья. Шутка ли: жена, ребенок, семья, быт. Да и комнату его мне было жаль. Я успела ее полюбить. Комната и вправду необыкновенная. Вместо передней стены — сплошное окно, словно в студии живописца. За окном покатые крыши и стада труб. Трубы уходят вдаль: дом семиэтажный, самый высокий на Скороходовой. Прозрачность стекла весною сливается с прозрачностью зеленоватого ленинградского неба. Прозрачность, просторность. Второй такой бескрайней комнаты ему уже никогда не найти. Но утомительно было с Петроградской каждый день ездить не только в Университет или Физико-технический институт, а и ко мне на Литейный. Расставаться же Митя не хотел ни на день. Одни его книги жили уже у меня, на Литейном, другие оставались еще на Скороходовой. Разрозненность вещей и книг вносила в нашу совместную жизнь неурядицу. Митя усиленно следил за объявлениями и ездил смотреть предлагаемые квартиры. Когда бы он ни ложился, он ежевечерне ставил будильник на 7 часов утра. Работа — научная, популяризаторская, переводческая, преподавательская — не давала ему отдыха. А тут еще навалилась ему на плечи эта детская книга! Он рассчитывал, что напишет ее за какой-нибудь месяц, а вот прошли уже два и не удавалось одолеть даже первую главу. Начал он писать, когда мы жили еще врозь, продолжал, когда мы уже съехались. Общее наше жилье — у Пяти Углов. Адрес: Загородный, дом 11, квартира 4. Окна на улицу Рубинштейна бывшую Троицкую , подъезд — на Загородный, прямиком на трамвайную остановку. Район этот для меня родной в самом буквальном смысле слова: тут где-то неподалеку родился Корней Иванович — кажется, на Разъезжей, — а на Коломенской, в двух шагах, родилась я. По соседству, на Загородном, 9, если верить легенде, жила некогда Анна Петровна Керн — значит ли это, что здесь бывал Пушкин? Люша и няня Ида проводили по 5—6 часов ежедневно в том самом скверике у Владимирской церкви, где любил посидеть в свободные минуты Федор Михайлович. Вот в какой географической близости к моему младенчеству и к русской литературе мы оказались! И радостно, и смешно. Митя купил себе огромный, со многими ящиками, стол, а мне в день переезда подарил старинное, XVIII века, бюро, купленное у хозяйки на Скороходовой. Оно осталось для меня навсегда надгробьем над его неизвестной могилой, памятником его короткой жизни и — и нашей совместной работы. Когда мы съехались, Митя заказал столяру книжные полки на обе стены новой комнаты, а заодно и лестничку, чтобы доставать томы из-под потолка. Столяр не торопился. Пока Митина комната стояла голая, неустроенная, без занавесок, без книг, без письменного стола, Митя предпочитал работать у меня, за тем же своим привычным бюро. Тут он писал диссертацию, тут и детскую книгу. Я любила смотреть, как он, с пером в руке, подняв голову над откинутой доской и листом, — думает. Недвижность, застылость — лица, глаз. А, вот он что-то ухватил: да, вот движение зрачков. Значит, приближается движение руки. Вот уже и рука побежала: «И пальцы просятся к перу, перо к бумаге», и рука едва поспевает угнаться за мыслью. Лицо у него сейчас другое, чем за велосипедным рулем. Одухотворенное, творящее. Одну — но не более. Я кивнула. Меня мучила совесть. Мы вошли в кабинет. Сизый дым висел от пола до потолка, окурки дымились из глубины пепельницы, безжалостно приподнимая крышку. По-видимому, предыдущий посетитель курил не хуже хозяина. Самуил Яковлевич поздоровался с нами, и в особенности с Митей, весьма сердечно. Он несколько раз повторял мне при наших встречах в редакции или разговорах по телефону: «Вы не представляете себе, Лида, какой это благородный человек. Благородство — основная черта». Так оно и было. Но откуда он знал?.. Благородный Митя опустился в гостеприимное кресло и начал читать. Маршак — слушал. Он шумно дышал, курил, кашлял, задыхался от дыма, зажигал одну папиросу о другую, а окурки, вместо пепельницы, засовывал в чернильницу, ничего этого не замечая. Он был погружен в слушанье глубоко, как погружаются в сон. Напряжение заразительно, слух и у меня обострялся.
Марксист на стороне Гитлера
Русские символисты читать онлайн. Популярный очерк о русском литературном течении Серебряного века, преимущественно о его вожде Валерии Брюсове предисловие к публикации в Детгизе избранных стихов. В 1933 году Вольпе, работавший в журнале «Звезда», на свой страх и риск напечатал в журнале произведение Мандельштама «Путешествие в Армению» и за это был уволен. Автор: Немеровская Ольга Александровна, Вольпе Цезарь Самойлович.
Ушла из жизни Елена Цезаревна Чуковская
биография, дата рождения. ОРЛОВ В. Отзыв о произведениях Цезарь Самойлович Вольпе, О Немеровская. Вольпе Цезарь Самойлович, род. 19.09.1904, уроженец г. Тифлис, литературовед. В “Краткой литературной энциклопедии” сообщается, что Цезарь Самойлович Вольпе умер в 1941 году. В 20-е годы Вольпе учился в Баку в семинарии, где тогда преподавал поэт-символист Вячеслав Иванов.
Главный идеолог РОА — еврей?
По мнению ряда исследователей, под этим псевдонимом скрывался зять известного детского писателя Корнея Чуковского Цезарь Самойлович Вольпе. Вольпе, Цезарь Самойлович — статья из свободной большой энциклопедии. 83.3(2Рос=Рус)6 В 71 Вольпе, Цезарь Самойлович. Искусство непохожести: литературная критика / Ц. С. Вольпе ; сост. Муж мой, литературовед Цезарь Самойлович Вольпе, хоть приблизительно понимал, о чем речь, я же и не пыталась.